Научные труды
История как политика признания и отрицания
Мануэль Кастелс, посвятивший 3-томный труд XX веку и концу тысячелетия, свой первый том назвал «Власть идентичности». Выдвигая положение о появлении нового типа общества – общества неформальных сетей или информационного общества, – Кастелс, тем не менее, пишет: «Вместе с технологической революцией, трансформацией капитализма, упадком государственности, мы пережили в последнюю четверть века всеобщий взрыв мощных проявлений коллективной идентичности, которая бросает вызов глобализации и космополитизму от имени культурной уникальности и стремления людей контролировать собственные жизни и среду обитания. Эти проявления множественны, крайне разнообразны, соотносятся с контурами конкретных культур, и каждая идентичность имеет исторические истоки своего образования. Они включают в себя общественные движения с целью изменения природы человеческих отношений на их наиболее фундаментальном уровне, как, например, феминизм и инвайронментализм. Но они также включают целый спектр реактивных движений, которые выстраивают ряды сопротивления от имени Бога, нации, этничности, семьи, локального сообщества. В результате фундаментальные категории тысячелетнего существования оказались перед угрозой совместного вызова противоположных сил техноэкономического характера и трансформационных социальных движений»[i].
По мнению многих специалистов XX век был веком меньшинств и различных социальных и культурных движений, в том числе сугубо партикуляристского толка, которые представляют собою мощную реакцию на глобальную экономическую и культурную унификацию. Между двумя этими тенденциями оказались национальные государства, которые переживают глубокий кризис и не справляются с новыми вызовами. Рассмотрим эти аргументы с точки зрения социально-культурной антропологии.
Действительно, еще в начале века сложившаяся система государств, которая включала огромные колониальные империи, определяла во многом нормы общественной жизни, во всяком случае – на уровне администрирования территорий, обеспечения правопорядка и безопасности. Государства как самые мощные и всеохватывающие социальные коалиции людей определяли как коллективные идентичности, так и характер форм исторических презентаций. Люди, прежде всего, делились на граждан соответствующих государств и их колониально-административных владений, а история писалась как история государств, их политических институтов и их военных соперничеств. В принципе подобная ситуация сохранялась на протяжении всего XX века как в реальной политике, так и в историографии. Вторая половина века добавила только образование крупных блоковых коалиций государств и их мощнейшее идеологическое и политическое противостояние, чем также с энтузиазмом занимались (отчасти, соучаствовали) историки новейшего времени.
Однако уже после первой мировой войны рождается политически оформленное движение этнических (национальных) меньшинств и доктрина национального самоопределения в ее новом (неякобинском) варианте не как самоопределение гражданских сообществ, а как образование государств, у которых этнокультурные границы совпадали бы с границами политико-административными. Это было рождение нового национализма, а точнее – этнонационализма[ii]. Как отмечает
Э. Хобсбаум, современный национализм с самого начала был «политическим проектом». А суть этого проекта состояла в том, что западноевропейские державы вместе с США в качестве победителей в первой мировой войне использовали принцип этнического самоопределения для навязывания своей воли по послевоенному обустройству главным образом Восточной Европы. Несмотря на предостережения некоторых экспертов, Вудро Вильсон и другие лидеры выдвинули этот принцип в его наиболее трудно реализуемом варианте, и, конечно, не для тех территорий, над которыми они осуществляли государственный суверенитет, а для тех, в отношении которых была продиктована воля победителей.
История распорядилась так, что именно с начала века и до самого его окончания принцип этнического самоопределения нашел своих адептов и по-разному (в основном насильственным путем) реализовывался на ограниченной части территории Земли. А именно – в Восточной Европе, включая и СССР, где не столько сам факт этнического многообразия населения (другие регионы мира не менее многоэтничны), а именно доктринальные установки стали определяющим фактором этого политического проекта. Сначала это была доктрина австромарксизма о существовании культурной нации как архетипической реальности со своей коллективной волей и интересами. Затем эклектическая марксистско-ленинская теория нации и национального вопроса и, наконец, так называемая советская теория этноса, согласно которой нация – это высший тип этнической общности[iii]. Именно академическая доктрина и под ее воздействием – политическая практика развели процессы государство-устройства в отношении к этнокультурному фактору в зоне идеологического влияния СССР и остального мира.
Во «внешнем» мире на протяжении XX века фактически сохранился рожденный Французской революцией принцип государство-образования как территориального сообщества, т.е. принцип политической нации. Даже образование новых 60 государств после второй мировой войны под лозунгами деколонизации и национального самоопределения произошло в жестком противодействии этническому (трайбалистскому) принципу государственной организации. Иначе не было бы возможности появиться на карте ни одному из постколониальных государств Азии и Африки: от Индии до Нигерии.
Только в последние десятилетия ситуация за пределами бывшего «соцлагеря» стала меняться, но далеко не радикальным образом. С началом моих собственных этноисторических исследований в Северной Америке в 1970-е годы совпало общественно-политическое и культурное движение за внутреннее самоопределение среди аборигенных народов США и Канады. Именно тогда родилась метафора «первых наций», которую мобилизовали индейские активисты, чтобы улучшить социальное положение и сохранить культурное многообразие этой части населения. В рамках североамериканских национальных государств появляются «нации» дене, навахо, оджибве, дакота и десятки других[iv]. Примечательно, что за контакты с активистами организации «Гавайская нация» на Гавайях в 1983 году мне было сделано внушение американским ФБР, а еще десятилетием раньше работник Канадской конной королевской полиции (название национальной спецслужбы) буквально ходил по моим пятам, когда я изучал в Квебеке франко-канадский «национальный вопрос». Кстати, и моя первая научная статья в журнале «Вопросы истории» в 1968 году называлась «Происхождение франко-канадского национального вопроса». По моим методологическим воззреням того времени, Канада была «многонациональной» страной с двумя основными нациями - аборигенными народами и национальными меньшинствами. А США – страной американской нации с нерешенным национальным и расовым вопросами. Нервная озабоченность властей по поводу сепаратизма культурно отличиных меньшинств представлялась мне подтверждением «нерешенности национального вопроса» в условиях капитализма.
Вот только тогдашний премьер-министр Канады Пьер Трюдо разъяснял обществу, включая радикальных националистов-франкофонов и, заодно, заезжего советского профессора, что в Канаде есть только одна нация канадцев, которая объединяет всех лояльных граждан страны независимо от этнического происхождения, расы и религии[v]. В США мои коллеги-историки и этнографы также придерживались мнения, что называемое мною «национально-освободительное движение» американских индейцев есть не что иное как политическая мобилизация со стороны городских индейских радикалов на почве серьезных социальных проблем и дискриминации среди коренных жителей страны.
Еще десять лет спустя мною изучался опыт самоуправления среди норвежских саамов, в том числе при содействии активистов организации под названием «Саамская нация». Но только ни сами саамы, ни остальные известные мне норвежцы не подвергали сомнению существование норвежской нации и собственное членство в ней. Хотя мои собственные наблюдения за норвежцами говорят, что полная «национальная» консолидация в этой стране произошла только в итоге Зимних олимпийских игр в Лилиехаммере, когда спортивный триумф заставил часть граждан прекратить разговоры, что «мы – такие же шведы».
Богатый и политически стабильный западный мир в 60–80-е годы признал проблему меньшинств как проблему социальной дискриминации, как проблему особого статуса малых культур и сохранения этнокультурного многообразия населения собственных стран. Со стороны доминирующих обществ и государственных институтов было много сделано по части утверждения доктрины многокультурности и осуществления ряда реформ, в том числе и конституционных (фактическая федерализация постфранкисткой Испании с учетом этнокультурного фактора, признание трехобщинной основы государственного устройства Бельгии, Саамский парламент в Норвегии, национальные законы и международные декларации о правах меньшинств и т.п.). Но тот же самый мир западных либеральных демократий не стал заимствовать саморазрушительную доктрину «многонациональности» и не сдал понятие гражданской многоэтничной нации в пользу этнического понимания данной категории. Более того, сепаратистские движения, а тем более в насильственной форме, были встречены жесткими мерами подавления и принуждения со стороны государственных институтов. Никаких «непредставленных наций и народов» или «наций без государств» западные страны в собственных сообществах не допустили, направив ресурсы и энергию этнических предпринимателей и озабоченной части интеллектуалов на внешний мир. Остался жить в канадской резервации Кахнаваке (а не в «собственном» государстве!) мой личный друг еще по канадским поездкам - Большой вождь Джозеф Нортон, - отсиживает свой пожизненный срок в американской тюрьме лидер американских индейцев Леонард Пелтиер и надолго замолчал его соратник Рассел Минц, в защиту которых я когда-то написал статью в «Литературной газете» под названием «Мир должен придти к нам на помощь». Сошла с политической арены организация «Гавайская нация», а ее лидер Милани Траск возглавила основанную в Гааге международную «Организацию непредставленных народов и наций», которая сразу же приняла в свои ряды прежде всего радикал-националистов из бывшего СССР, которые хотели говорить от имени «непредставленных» абхазов, чеченцев, чувашей, карачаевцев, балкарцев и т.п.
Таким образом, начавшись на Западе, движение за права меньшинств и их самоопределение обрело в последней трети XX века широкий международный характер и распространилось на другие регионы мира. И здесь мы наблюдаем достаточно удивительные метаморфозы, казалось бы, одной из глобальных общественных тенденций прожитого века. Инициаторами и реальными лидерами международного движения меньшинств и близкого ему движения за права аборигенных народов были и остаются западные активисты, к которым добавились в самые последние годы выходцы из стран Латинской Америки, Азии и Океании. Это движение сделало много, чтобы обратить внимание остального мира на ситуации нетерпимой дискриминации и даже геноцида в отношении малых групп. Двое из аборигенных лидеров (индеанка-майя из Гватемалы и два индонезийца из восточного Тимора) даже получили, возможно, вполне заслуженные Нобелевские премии мира за свою деятельность в защиту прав меньшинств. Но каков исторический итог и современный политический смысл политики культурного многообразия?
Не слишком богатые страны с не слишком стабильными центральными правительствами, а тем более образованные в XX веке из конгломерата бывших колониальных администраций государства, с огромной озабоченностью встретили политизацию этнических общин и отдельных регионов. Сепаратистские и трайбалистские движения в условиях нищеты, политической нестабильности и отсутствия опыта государственного управления почти повсеместно вылились в насильственные конфликты и затяжные гражданские войны, а также в межгосударственные столкновения. Вторая половина XX века стала свидетелем действительно глобального явления – эскалации насилия и войн внутригосударственного характера. Большинство этих войн и конфликтов – это так называемые войны «за идентичность и веру», т.е. войны за этническое самоопределение, сепаратистские или ирредентистские политические проекты. Часть конфликтов – это вооруженная борьба за власть над центральным правительством разных соперничающих группировок, опирающихся на представителей той или иной этнической или религиозной общины, проживающих в едином государстве. Только за период с 1990 по 1995 годы 70 государств были вовлечены в 93 войны, в которых было убито 5,5 миллионов человек. Три четверти этих жертв – гражданское население, включая один миллион детей[vi].
Еще один итог века меньшинств – это демонтаж почти всех оставшихся в мире колониальных образований (внешне управляемых политически несамостоятельных территорий), распад части многоэтничных государств (СССР и Югославии) или их серьезное ослабление внутренними войнами (Индия, Индонезия, Нигерия и другие). Многими историками и обозревателями этот итог прожитого века представляется как одно из его бесспорных достоинств. Экстраполируя эту тенденцию в будущее и определяя «политику мира для XXI века», норвежский философ и один из зачинателей исследований по проблемам мира (peace research) Йохан Галтунг высказался за глобальную конфедерализацию и создание некой параллельной организации «объединенных этнонаций»[vii]. Вместе с другими цивилизационными теориями в их глобально-конфликтной интерпретации подобные «стратегии мира» на самом деле являются конфликтногенными интеллектуальными провокациями, которые исходят из простенького постулата, навеянного инерцией холодной войны, что после одной глобальной борьбы (мира капитализма и мира коммунизма) в мировой истории должна наступить другая глобальная форма конфронтации: по линии мировых религиозных систем или по линии этнические общности versus государства.
На самом же деле мы имеем несколько другие обозначившиеся мировые тенденции. В последние десятилетия XX века под давлением этнического партикуляризма и регионального сепаратизма и при мощном внешнем воздействии на этот процесс в мире возникло несколько десятков мелких государств (с населением меньше одного миллиона человек), которые представляют собою еще в большей степени квази-государства, чем те, в результате разрушения которых они были образованы. Значительная часть этих государств стала дополнительным бременем для тех простых людей, от имени которых эти малые государства были созданы (содержание госаппарата, армии, посольств, обустройство границ и таможни, и прочее). Некоторые из этих стран стали просто вассальными клиентами более состоятельных государств или их международных объединений. Некоторые строят экономику и относительное благополучие на легальном или полулегальном использовании ресурсов своих соседей и даже тех стран, от которых они отделились. Но самое главное – именно эти полусостоявшиеся новые государства чаще всего становятся частью так называемых «серых зон» (выражение российского историка Андрея Фурсова), где процветают нелегальные отмывание денег через оффшорные компании, торговля оружием и наркотиками, где находят убежище авантюристы и преступники из других государств.
В настоящий момент мировое интеллектуальное и политическое сообщество еще во многом разделяет идеологию и практику политики меньшинств. В историко-политологических и антропологических конструкциях продолжают пользоваться популярностью созданные главным образом американскими учеными теоретические концепты о «базовых групповых человеческих потребностях» или о «группах риска». Согласно этим политически корректным и популярным подходам, человеческие коллективы (имеются в виду, прежде всего, этнические группы) обладают некими природными потребностями, которые не зависят от установок и желаний отдельных людей. Это – стремление к обеспечению выживания, единства, гомогенности, целостности, суверенитета, устранению внешней угрозы и страхов[viii]. Поскольку во многих странах мира педставители меньшинств не могут удовлетврять свои «базовые потребности», а также испытывают другие формы социальной депривации и политической дискриминации, постольку они пребывают в состоянии риска и по этой причине могут либо исчезнуть как отличительные общности, либо применить любые виды борьбы за защиту своих интересов и изменение статус-кво. Американский политолог Тед Гурр вместе со своими помощниками на основе компьютерной обработки массивной информации по всему миру установил 233 группы меньшинств, которые находятся в состоянии риска[ix]. Эта же методология определения группового риска была затем использована для еще более амбициозного проекта, имевшего целью определение прочности и перспектив возможного краха тех или иных государств мира. Достаточно сказать, что для данного проекта, выполненного по заказу вице-президента США Гора и на деньги ЦРУ, было использовано два миллиона единиц информации по 600 параметрам за исторический период с 1955 по 1994 годы по 180 странам.[x]
Мы уже подвергли критике подобные академические мета-проекты применительно к объяснению конфликтов[xi]. Здесь нас интересует, прежде всего, их предписывающая, конструирующая роль. Мне как редактору энциклопедии «Народы и религии мира» (1998), которая содержит 1250 статей об этнических группах (народах) и этим список далеко не ограничивается, трудно себе представить всеобщую переделку политических образований мира по этническим границам, которые крайне подвижны как в смысловом, так и в пространственном аспектах. Здесь присутствует ряд глубоких несоответствий теоретических постулатов с культурными реалиями. Во-первых, сама номенклатура избранного списка меньшинств в «состоянии риска» является крайне условной и явно политически мотивированной: не меньший список можно было бы составить абсолютно из других, политически неактуализированных клиентов. Во-вторых, групповые «базовые потребности», прежде чем оформиться и осознаваться, должны быть кем-то объяснены и политически оформлены, ибо существует огромное число групп в мире, представители которых переживают еще более серьезные проблемы, но только этого не осознают или признают их как норму, против которой не выступают. Или же эти проблемы есть часть общих проблем остального населения государства. В-третьих, почему признается наличие «базовых потребностей» среди групп меньшинства и отрицается наличие таких же потребностей у групп большинства, тем более, что в современном мире меньшинства не менее часто выступают инициаторами насилия и конфликтов?
Нам представляется, что наступающий новый век будет временем реакции групп большинства на несостоятельные проекты от имени меньшинств по разрушению общего политического пространства вместо улучшения системы правления и культурной политики в рамках общего государства. В настоящий момент все еще господствует метафора «малое прекрасно» (small is beautiful), которой несколько лет тому назад попытался объяснить мне преимущества раздела страны своего происхождения – Чехословакии ныне покойный, выдающийся антрополог Эрнест Геллнер. Значительная часть экспертов и политиков дискутирует главную дилемму мироустройства: быть новым государствам на основе этнического самоопределения и стремления создать культурно однородные государства вместо многоэтничных образований, или сохранять и даже укреплять существующую систему, улучшая ситуацию с индивидуальными и коллективными правами человека и социальным обустройством людей. Российский посол во Франции Н.Н.Афанасьевский в марте 2000 года признался в неофициальном разговоре, что во время его вовлеченности в дипломатические усилия по предотвращению дальнейшей дезинтеграции территории бывшей Югославии известный российский политик (ныне также российский посол в Чехии) Н.Т.Рябов высказал мнение, что «все эти усилия тщетны, ибо пришло время создания моноэтнических государств»[xii]. «Ну так все-таки, каково Ваше мнение, ученых-этнологов, на этот счет?» – спросил посол.
Действительно, трудно противостоять постфактическим рационализациям, которыми сопровождаются процессы разделения государств, этнические чистки и вынужденные переселения, международные операции по миронавязыванию, различные планы и соглашения политиков и дипломатов. Та же многолетняя трагедия на Балканах представляется историками уже как закономерный процесс распада «имперской» Югославской федерации и как закономерная реакция на жестокость «имперской нации» сербов. Уже не так убедительно, но все же часто в подтверждение симпатий к сецессии как некой закономерности приводятся примеры Ольстера, Квебека, страны Басков, и другие. Для нас последние примеры говорят скорее о противоположной исторической тенденции: все попытки на протяжении десятилетий со стороны радикальных этнонационалистов, а тем более сторонников террора, заканчиваются неспособностью мобилизовать на свою сторону большинство населения, для которого они хотят добиться независимости. Государства, в свою очередь, демонстрируют способность к принуждению или к переговорам для сохранения своей целостности и непохоже, чтобы намечались где-либо пересмотры конституций, которые во всех известных мне случаях не предусматривают самороспуск или разделение государств. Некоторые государства реагируют крайне жестко на мини-национализмы и сепаратизм на подконтрольных территориях (например, Бирма, Индия, Испания, Китай, Турция, Ирак, Конго, и другие), некоторые сочетают жесткость с политикой уступок и переговоров (Англия, Бельгия, Мексика, Индонезия и другие). Но никто не признает беспереговорную (явочную) сецессию, включая и международное право. Похоже, именно эта тенденция будет укрепляться в XXI веке.
Почему так, если, казалось бы, мир признал благотворность распадов государств в конце XX века и только немного сожалеет, что не везде удалось это сделать без кровопролития? Некоторые уже давно называют в очереди на новое государственное самоопределение Косово, Чечню, а за ними десятки новых клиентов в государствах Африки и Азии, где «колонизаторы установили искусственные границы». Все это представляется как процесс победы демократических принципов и «освободительных движений», которым бесполезно сопротивляться и которые неизбежно победят в будущем[xiii]. И все же почему мир скорее всего будет двигаться в обратном направлении?
Во-первых, еще не пришло время выносить окончательные оценки тектоническим переменам, связанным с распадом государств в конце XX века. Даже расхваленные случаи отделения Эритреи от Эфиопии и «бархатного раздела» Чехословакии сегодня обезображены кровавой войной между двумя африканскими государствами и серьезными осложнениями проблемы венгерского меньшинства в Словакии, не говоря о сохраняющемся массовом удивлении населения, мнения которого инициаторы раздела не спрашивали. Во-вторых, цена, уже заплаченная за раздел вполне легитимного югославского государства с признанными высокими стандартами положения этнических меньшинств оказалась непомерно высока. Все чаще высказываются мнения историков и политиков, что геополитическая спешка, особенно со стороны внешних игроков, закрыла путь для другой возможной исторической альтернативы – демократических реформ и улучшения системы государственного управления в бывшей Югославии.
В-третьих, навязанные внешними силами и сопровождавшиеся массовыми этническими чистками новые государственные конфигурации никак не решили проблемы этнических меньшинств, ибо чем больше новых границ, тем чаще они проходят по границам проживания различных народов и тем больше создается новых меньшинств. Как воспримут будущие поколения жителей этих новых государств границы, вычерченные в госдепартаменте США или во французском замке Рамбуйе, и переживут ли они опыт бессмысленного кровопролития без новых циклов насилия в будущем, остается большим вопросом для наступившего нового века.
[i] Castells M. The Power of Identity. Oxford, 1997, p. 2.
[ii] Об этом см.: Э. Хобсбаум. Нации и национализм после 1780 года. Пер. с англ. СПб., 1998; Э. Геллнер. Нации и национализм. М., 1991.
[iii] Критику понятия нации см.: В.А.Тишков. Забыть о нации (пост-националистическое понимание национализма) / Этнографическое обозрение, 1998, № 5.
[iv] См.: В.Г.Стельмах, В.А.Тишков, С.В.Чешко. Тропою слез и надежд. Книга о современных индейцах США и Канады. М., 1990.
[v] Trudeau P.E. Conversations With Canadians. Ottawa, 1970.
[vi] The State of War and Peace. Atlas. D. Smith with K. Ingstad Sandberg and P. Baev and W. Hauge. L.: Penguin, 1997, p. 13.
[vii] См.: Galtung J. Peace by Peaceful Means. Peace and Conflict, Development and Civilization. L.: Sage, 1996.
[viii] Burton J. Resolving Deep-Rooted Conflict. A Handbook. Lanham, MD: University Press of America, 1987.
[ix] Gurr T. R. Minorities at Risk. A Global View of Ethnopolitical Conflicts. Washington, DC: United States Institute of Peace Press, 1993.
[x] Easty D., J. Goldstone, T. R.Gurr, B. Harff, M. Levy, G. Dabelko, P. Surko & A.Unger. State Failure Task Force, 1998.
[xi] V.A. Tishkov. Ethnic Conflicts in the Former USSR: The Use and Misuse of Typologies and Data. Journal of Peace Research, Vol. 36, No. 5, 1999, pp. 571-591.
[xii] Частная беседа с Н.Н.Афанасьевским, Париж, 8 марта 2000.
[xiii] В отечественной литературе подобную позицию последовательно занимала покойная Г.В.Старовойтова и сторонники такой точки зрения довольно многочисленны.
В начало страницы