Научные труды
Конструирование этнической идентичности
Дополнительная сложность с пониманием конструктивистского подхода заключается и в том, что отдельные индивиды, этнические общности и этнополитические движения имеют как бы свои собственные (обыденные или пропагандистские) представления о том, что составляет ту или иную этническую группу. Этот обыденный взгляд содержит элементы воображения, приписывания определенных черт, обязательной гомогенности и первичной значимости этнической принадлежности, хотя более внимательный анализ выявляет совсем иную природу частных стратегий. Человек рождается и живет прежде всего не для служения группе/нации, а для собственного социального преуспевания. И свободу индивид обретает не в ассоциации, а в диассоциации от группы. Внешнее требование «играть в одну игру по одним правилам» накладывает на члена группы огромные ограничители и далеко не только создает дополнительную комфортность и защиту от внешних вызовов. Именно поэтому, по выражению Яна Чеснова, «чеченцем быть трудно». Или как сказал мне ингуш Иса Бузуртанов, возвратившийся в Назрань со своей семьей из Хакассии несколько лет тому назад, «там было легче, здесь надо много всего другим делать, как положено». Еще один пример был мною подмечен на секторальном застолье в Институте этнологии по случаю юбилея Б.А.Калоева, когда его родной брат в порядке шутки упомянул, что успешная московская карьера ученого - это, отчасти, и его заслуга: «мне на протяжении многих лет приходилось за двоих нести некоторые обязанности перед осетинскими родственниками, посещая свадьбы, похороны и другие мероприятия».
Обыденный уровень сознания и деятельности оказывает огромное воздействие и на научный анализ, ибо мобилизует на свою сторону политику, бюрократию и даже конституционно-правовые нормы, порождает так называемую симпатизирующую этнографию, основанную часто как на политической наивности, так и на политически корректной идеологической позиции. Опять же Барт отметил, что антропологи «часто действуют слишком узко как (самозваные) адвокаты и апологеты этнических групп и исходящих от них жалоб. Они игнорируют более глубокий анализ процессов коллективного принятия решений, который происходит на среднем уровне (для Барта - это уровень групповой мобилизации и сфера действия этнических лидеров и их риторики) и который может порождать политику и действия, не имеющие ничего общего с волей народа и общеразделяемыми интересами тех людей, которых это касается».
Ясно, что при тоталитаризме обыденности, никакой политик не может публично повторить тысячекратно употребляемую в современной научной литературе фразу, что «нации - это воображаемые общности», и предпочтет сказать, как это сделал М.С.Горбачев, что «каждый народ - это божье создание». Публикация моего интервью в газете «Московские новости» в 1992 г. под названием «Нация - это то же племя, но только с армией» (расхожая фраза среди антропологов) стоила мне как российскому министру по делам национальностей неприятностей со стороны лидеров республик, пожаловавшихся президенту Б. Н. Ельцину на такие высказывания федерального должностного лица.
Однако то, что часто выдается за исключительную чувствительность этнического самосознания к внешним оценкам, не есть порождение глубинных структур сознания или выражение этнической психологии, а выученная из публичных деклараций и даже из академических текстов позиция. Достаточно в подтверждение подобного текста-подсказки привести цитату из современного вузовского учебника «Этнология» по поводу роли этнического фактора в мировой истории: «Человеческая история - это история не только государств, выдающихся личностей или идей, но также история народов-этносов, которые образуют государства, выдвигают из своей среды выдающихся деятелей, создают культуры и языки, трудятся и воюют, делают великие и малые изобретения, совершают героические подвиги и трагические ошибки». Последнее утверждение - мощный стимул для современных «колонизаторов прошлого» осуществлять ревнивые подсчеты тысячелетий «своей» государственности, пантеона культурных героев, героев Советского Союза, а теперь и новых миллионеров, которых «выдвигают из своей среды этносы». Как сказала мне недавно одна из грузинских коллег, «мы тоже дали российского миллионера: Каха Бендукидзе - это сын сотрудницы нашего научно-исследовательского института».
И все же несмотря на медленную методологическую эволюцию большинства отечественных специалистов по этническим проблемам, представляется интересным обобщить некоторые, как нам представляется, уже «послебартовские» размышления об этнической идентичности, соотнося их с чрезвычайно богатой палитрой отечественных реалий.
Во-первых, существующие на основе историко-культурных различий общности представляют собою социальные конструкции, возникающие и существующие в результате целенаправленных усилий со стороны людей и создаваемых ими институтов, особенно, со стороны государства. Суть этих общностей, или социально конструируемых коалиций, составляют разделяемое индивидуумами представление о принадлежности к общности, или, идентичность, а также возникающая на основе этой общей идентичности солидарность.
Во-вторых, границы общностей, образуемых на основе избранных культурных характеристик, и содержание идентичности являются подвижными и изменяющимися понятиями не только в историко-временном, но и в ситуативном планах, что делает существование этнической общности реальностью отношений, а не реальностью набора объективных признаков.
В-третьих, конструируемая и основанная на индивидуальном выборе и групповой солидарности природа социально-культурных коалиций определяется их целями и стратегиями, среди которых важнейшую роль играют организация ответов на внешние вызовы через солидарность одинаковости, общий контроль над ресурсами и политическими институтами и обеспечение социального комфорта в рамках культурно гомогенныхсообществ.
В контексте этих представлений считаю возможным дать общее определение этнической группы как общности на основе культурной самоидентификации по отношению к другим общностям, с которыми она находится в фундаментальных связях. Этими «другими» могут быть не обязательно контактирующие культурные общности, но и более широкие социальные и культурные коалиции, как, например, государственное образование. Самоидентификация может осуществляться как через взаимоисключающую оппозицию («мы - эстонцы и даже не бывшие советские», или «мы были, есть и будем русскими»), так и через осознаваемую отличительность как один из элементов множественной идентичности. «Я - прежде всего чеченец, но я и - россиянин», - сказал мне один из лидеров чеченских боевиков, Багауди Мовсаев, во время интервью в феврале 1995 г. в Назрани.
В данном случае понятие этнической группы является синонимом более широко употребляемых в отечественной литературе понятий народ (в этнокультурном смысле), этническая общность (этнос), или национальности. Но в смысловом плане это определение радикально расходится с господствующим представлением об этносах (народах) как «исторически сложившихся устойчивых общностях людей», да еще на основе этногенеза как начальной стадии формирования этнических общностей, хотя, как пишет Ю.В.Бромлей, «не исключено, что новые этнические общности могут возникать в будущем». В этом «не исключено» и суть различия двух концепций. Для ведущих авторитетов отечественной этнологической школы, писавших по данному вопросу, уже в верхнем палеолите или в более поздние исторические периоды сложилась этническая матрица, и этносы начали свой «жизненный путь», проходя через различные «этнические процессы», как то интеграция, дивергенция, парцелляция и т.п. Органистическое видение этноса предполагает его жизнь (а значит и - смерть), порождая обширную публицистику о «сохранении» или «вымирании» этих организмов и даже о «красной книге народов».
В чем отличие, как нам представляется, более современной интерпретации, так это в дополнении в дефиницию этноса не каких-то новых признаков, а введение в любой их перечень элемента «представления об этих признаках». Другими словами, признаком этнической общности является не «общее происхождение», а представление или миф об общей исторической судьбе членов этой общности. Осетин объединяет не общее происхождение от «предков алан», а внедренная через исторические сочинения и пропаганду вера, что аланская культурная традиция - это те же осетины и никто другой, но только в далеком прошлом, когда эта культура имела широкое распространение на Кавказе. Хорватов объединяет не свой отличительный язык, а убеждение, что хорватский язык отличен от сербского и настойчивое его именование хорватским. И так фактически со всеми известными признаками этноса, в том числе и с признаком общей культуры, которая чаще всего на поверку оказывается столь же гетерогенной и внутренне различительной, как и то, что кажется «другой» культурой, не говоря об огромной доле заимствований, которые интеллектуалы и этнические предприниматели зачисляют в собственный арсенал. Вера в то, что это - «наша культура», и есть тот признак, а не сам по себе очерченный культурный облик, который без этой веры ни о чем не говорит, т.е. культура сама по себе молчалива.
Именно такое определение народа как социальной группировки людей, основанной на общности представлений и солидарности, предлагалось нами несколько лет тому назад. Но даже в этом определении некоторые ключевые моменты социального конструирования общности и ее релятивистская природа не нашли должного отражения, и эта дефиниция наталкивалась на серьезные случаи исключений. Сформулированное нами выше определение этнической общности (группы) представляется более приемлемым, ибо в нем присутствуют оба важнейших компонента, которые делают возможным появление и существование культурно отличительной группы в ее социальном действии, а не только в этнографических классификациях.
По сути, основным в феномене этничности является понятие идентичности, близкое по смыслу понятию этническое (само)сознание в русскоязычной литературе, но опять же с некоторыми существенными коррективами. Мы рассматриваем групповую этническую идентичность как операцию социального конституирования «воображаемых общностей», основанных на вере, что они связаны естественными, и даже природными связями. Именно перенесение внимания на «процессуальность», а не на «процесс», позволяет выявить состязательную и множественную природу идентичности, выстраиваемую в итоге диалога и властных отношений между группами, между группой и государством, или между государствами.
Существуют как бы две конкурирующие формы групповой идентичности: одна - по культуре, другая - по политической лояльности, которые отражают существование наиболее мощных форм социальных группировок людей - этнических общностей и государственных образований. Между двумя этими идентичностями имеет место сложный диалог, и каждая из них есть также многомерное явление, а не мешок с горохом, наполненный в первом случае «этнофорами» (носителями или членами этноса), во втором случае - гражданами с одинаковыми паспортами. Что отличает этническую идентичность от других форм социальной идентичности, так это прежде всего вера или представление об общеразделяемой культуре, хотя в ряде случаев это может быть идея или миф об общности происхождения и общей истории как основных отличительных характеристиках этнической общности.
Таким образом, мы признаем, что центральным моментом порождения этничности, а значит и появления группы (а не просто описанного культурного комплекса), является категория границы. Однако Барт не дает ответа на один важный вопрос: граница формирует идентичность, но это не обязательно этническая идентичность. Иначе группу маклеров на Лондонской бирже тоже можно назвать этнической группой, что, кстати, и сделали некоторые ученые. Этничность - это прежде всего то, что относится к осознанию культуры, ее использованию как ресурса и в тоже время является ее частью. Однако сами культурные комплексы не являются гомогенными и четко отличительными. Прежде всего, в силу избытка заимствований часто имеет место дефицит культурной отличительности, чтобы очертить границы. Элиты в стремлении мобилизовать этническую группу против своих противников или против центральной государственной власти стремятся увеличивать сумму групповых черт и символов, чтобы доказать, что члены группы отличаются не только какой-то одной чертой (например, диалектом), а многими чертами. Предпринимаются особые усилия в поддержку процесса культурной дивергенции. Этот процесс обретает особо масштабный характер, если ему на службу поставлена государственная машина. Различия между украинцами и русскими, между казахами и киргизами, между узбеками и таджиками стали гораздо более многообразными и жесткими за последние десять лет, чем это было в советский, а тем более в досоветский период, когда и сама культурная конфигурация была несколько иной, базируясь на династических, религиозных, региональных/местных лояльностях.
Но даже если в основу групповой границы положен крайне ограниченный или, наоборот, очень богатый набор черт, то и в этом случае необходимо достичь согласия в представлениях индивидов о своей принадлежности к этой общеразделяемой идентичности. В науке и в политике считается достаточно аксиоматичным, что если первичная единица этнографического анализа установлена и для политиков ясен субъект их деятельности под названием «мой народ» (выражение президента Северной Осетии Галазова), то все члены группы исповедуют или должны исповедовать одну и ту же религию, говорить на одном языке, носить одинаковые одежды и есть одну и ту же пищу, петь одни и те же песни. Оппоненты из числа тех же элитных элементов, которые стремятся поставить под сомнение претензии от имени той или иной группы на подлинную индивидуальность, целостность, а тем более политические или иные требования, стремятся утверждать обратное. Обычно доказывается, что члены группы распадаются по определенным критериям и что они разделяют ряд культурных черт с другими группами, или имеют с ними общие «субстраты», т.е. исторические корни. Глава парламента Республики Ингушетия Руслан Плиев, увлеченный историей и языкознанием, опубликовал книгу, в которой отвергает версию нахского языка как изолята и приводит аргументы в пользу языкового родства этрусков, хурритов, урартийцев и нахов, тем самым подчеркивая древнее и широкое цивилизационное происхождение вайнахских народов - ингушей и чеченцев. Одновременно им утверждается вайнахское, а не алано-сарматское происхождение многих элементов (прежде всего имен) осетинской культуры, что призвано ограничить исторические амбиции оппозиционной группы и показать их общность, а не радикальную отличительность.
Но все это имеет отношение прежде всего к элитным усилиям по конструированию этнической идентичности. Что до сих пор не находило должного анализа и должно привлечь больше внимания, несмотря на трудность исследовательской задачи, так это микроуровень и в том числе личностный уровень этнической идентичности. Здесь исследователя могут ожидать полезные открытия. Обычно люди имеют самые разные представления о своей этнической общности. В какой-то мере этническая общность - это всего лишь сумма индивидов, каждый из которых воспроизводит этничность для самого себя. Безусловно, среди русских существует масса вариантов того, что для отдельных лиц означает быть русским: для одних - это язык и высокая культура, для других - православная религия и традиция соборности, для третьих - это любовь к ландшафту и русской зиме, для четвертых - это загадочная коллективная душа и особая миссия, для пятых - это держава и историческое величие, наконец, это может быть просто «русская физиономия» и фамилия, оканчивающаяся на «ов». И так - среди всех народов, если в какой-то исторический момент группа не обретает некий общий символ-демиург, который становится почти всеобщей характеристикой личностных представлений. Так, для многих армян - это геноцид начала ХХ в., для многих евреев - холокост второй мировой войны, для чеченцев - это депортация и война за независимость. Однако подобная идентификационная уния, как правило, на основе комплекса виктимизации порождается и бытует в условиях кризисов и непосредственных внешних угроз. Обычно же этническая идентичность личностного уровня инвариантна, а это означает, что бартовская концепция границы тоже есть некая условность и даже не средняя сумма избранных маркеров, ибо подобную сумму вычислить крайне сложно, если возможно вообще.
Личностно-ориентированный подход к изучению этнической идентичности выводит на одну из ключевых проблем, которая пока не нашла должного объяснения и может быть плодотворно рассмотрена в рамках социально-психологических подходов. Существуют достаточно признанные положения эволюционной теории, согласно которым индивид должен рассчитывать свое поведение и при возможности максимизировать свой собственный интерес во имя социального преуспевания и даже выживания. Поэтому в этой парадигме пренебрежение собственным интересом есть отклонение от стандартной нормы, которое происходит в результате определенных когнитивных провалов личности, ошибки в расчетах. В этой связи американский ученый Поль Стерн задал названием одной из своих статей следующий вопрос: почему люди жертвуют во имя своих наций, часто ради группового блага, но в ущерб собственного? По его мнению, эмоциональные связи с первичной группой, а также социально передаваемые нормы и правила могут оказываться сильнее соображений личного интереса, поскольку «легче следовать правилам, чем делать утилитарные расчеты».
Однако вопрос должен ставиться не в плане противопоставления эгоизма и групповой лояльности как нормы и отклонения, а в том плане, что оба феномена присутствуют в человеческом поведении. Вопрос только в том, как национализму удается выигрывать состязание не только с личностным эгоизмом, но и с другими формами групповых идентификаций, такими, как семья или община, у которых гораздо больше оснований претендовать на личность. Чем объясняется альтруизм к нации или этнической общности в ущерб интересам группы, с которыми личность связана непосредственно? Ответ на этот вопрос, видимо, лежит не в деформации естественного эгоизма, а в том, что существует определенный выбор множественных ценностей и предпочтений, и люди руководствуются различными принципами выбора, из которых рациональный выбор в пользу эгоизма - только один из многих. На этот выбор влияют различные факторы, в том числе культурная и личная история индивида, социальные условия, внешние психологические воздействия, а самое главное - способность людей оценить всю эту информацию и принять наиболее рациональное решение.
Когда индивид сталкивается с риторикой национализма и призывается на службу нации, эти призывы могут не влиять на идеально рациональный субъект. Однако рефлексия на внешние призывы зависит от того, как они оформлены и в какой ситуации транслируются, а также есть ли способность и возможность у личности оценить последствия предлагаемого выбора и соотнести с другими возможными стратегиями. Если в обществе господствуют единственные представления, что у каждого обязательно должна быть этническая национальность и только одна (иначе ты - манкурт!), и люди соответствующим образом ценностно ориентированы, то и выбор в пользу этнической лояльности до уровня жертвенности более предопределен, чем при других условиях и ценностях. И дело здесь не в «гиперэтничности» как свойстве строения определенной личности, а в недостатке информации, а значит и доступности выборов для рационального поведения. Если людей учили только варианту «национально-освободительной борьбы» и «национального самоопределения», и они не знают, как улучшать правление в многоэтничных обществах во имя общего блага, то их жертвенный альтруизм во имя вооруженной борьбы - это наиболее доступный выбор для многих. Тем более что времени на обучение, получение информации и рациональный расчет почти нет, ибо под окнами твоего дома уже могут грохотать танки со своим собственным вариантом альтруизма или эгоизма.
Таким образом, привлекательность и влияние этнической идентичности и националистической риторики имеют также когнитивную, социально-психологическую природу, особенно если речь идет о личностном и ситуативном уровнях, а не о глобальных явлениях.
В начало страницы