Научные труды
Антропология российских трансформаций
Непросто, но крайне полезно оценить трансформации и общественный процесс в России с точки зрения социально-культурной антропологии, которая изучает человека во всем многообразии создаваемых им социальных коалиций на основе этнографического метода, или метода включенного наблюдения. Во всем мире социально-культурные антропологи выполняют важные познавательные и экспертные функции, необходимые для самопонимания общества и для его управления. Управленческая потребность в антропологах особенно выросла в последние годы, ибо общества (имеются в виду прежде всего государства) становятся все более сложными по составу населения и своей организации и не только сохраняют, но и увеличивают свое культурное многообразие.
Без «домашней» антропологии сегодня невозможно обеспечить адекватную экспертизу трансформирующихся обществ, когда статистика, социологический опрос и политологический анализ не способны уловить характер и траекторию перемен. Только хорошо обученный антрополог может объяснить, что частная стратегия людей всегда была и будет выше любой «национальной идеи», что желающих управлять всегда больше, и поэтому «рваться к власти» - это естественно, что содержание и границы групповой культурной отличительности подвижны, что люди могут использовать этничность и так называемую историческую память в инструменталистских целях, и поэтому так называемые национальные, казаческие, языческие и прочие «возрождения» или «движения» должны восприниматься прежде всего как манипуляции активистов социального пространства. Не менее важен и просветительский аспект антропологии, когда современный взгляд на расу и этничность может помочь избежать этноцентризма, ксенофобии и насилия, которые громко заявили о себе на территории бывшего СССР в последнее десятилетие.
Если в центре нашей дисциплины стоит изучение человека, то, видимо, обращение к его антропологической сущности должно быть одной из отправных точек анализа. Человек как существо социальное рождается в этом мире, чтобы исполнить свое первичное предназначение - обеспечить благоприятные условия собственного существования: дольше и комфортно прожить, произвести и вырастить потомство, обеспечить свои статус и безопасность, удовлетворить культурные запросы, исполнить идеологическую миссию, если его в нее рекрутировали. Для этого человек вступает в сотрудничество и соперничество с себе подобными. С этой целью он создает всевозможные социальные коалиции и институты, начиная от семьи и кончая государством. Данные усилия человека направлены на обладание и производство как можно большего объема ресурсов, включая территорию, материальные и духовные ценности, здоровье, образование, связи, власть, статус - все, что называется «реальным» и символическим капиталом.
Эти постулаты хорошо известны антропологам применительно к прошлым, особенно к древним или к так называемым племенным сообществам. Но мы оказались слабыми знатоками антропологии современных обществ, в которых прошла или проходит наша собственная жизнь. Сегодня можно только поражаться насколько слабы объяснительные модели советского общества, просуществовавшего много десятилетий. В этом вопросе преобладают или политизированные постфактические рационализации и литературные метафоры о «советской империи», СССР как «тюрьме народов», «всеобщем Гулаге», или инерция советской пропаганды, дополненная риторикой жалоб старшего поколения, среди которых присутствуют и представители науки. Главная слабость объяснений советского общества - это утверждение о его исключительности и аномальности, вызванное проекциями оценок политического режима и его идеологического багажа на все общество, его нормы и ценности.
При всех социальных деформациях и политических аномалиях СССР был не менее легитимным государством, чем другие страны Азии, Африки, Латинской Америки и даже Европы. Более того, советское общество, вернее советский человек, в своих базовых проявлениях, в своих частных и коллективных стратегиях имел гораздо больше общего, чем отличительного, с членами других государственных образований, включая и те, которые представляются европейской научной традицией как «нормальные общества». Это общее находило отражение в повседневном стремлении к личному преуспеванию, в создании и функционировании семейно-родственных союзов, этнических и профессиональных коалиций, в эмоционально-психологических установках и, наконец, в формах девиантного поведения, включая тривиальное воровство и внебрачные связи.
Как отмечает английский антрополог Крис Ханн в работе по антропологии социализма, «в большинстве стран (имеются в виду социалистические. - В.Т.) на протяжении большей части времени большинство «простых людей» просто воспринимали систему как данное, приспособились к ней и продолжали жить без вступления в ряды коммунистической партии или диссидентской группы. Другими словами, они «карабкались по жизни» (muddled through) точно так же, как люди это делают в другого рода обществах».
В советское время что-то было задавлено - например, гражданские права и свободы, уважение человеческой жизни. Что-то, наоборот, спонсировалось - к примеру, социальный коллективизм, профессиональная культура и образование. Что-то было просто недостижимо в силу неэффективного хозяйствования и плохого управления, как, например, личное богатство, обустроенная среда обитания, достойная бытовая культура и пространственная мобильность. Но даже в этой своей «социалистической» отличительности Россия была до тривиальности похожа на многие другие общества, а метафора Homo sovieticus (или «совок») утвердилась уже позднее и стала скорее саморефлексией, чем внешней категоризацией. На пороге XXI в. приходится признать, что отечественная наука упустила этнографию «советскости» и этот долг предстоит вернуть как можно скорее, пока не исчезла «традиционная» культура советского времени.
Не меньшая потребность существует в познании «пост-советскости» как уже новой культурной традиции, особенно смысла глубоких общественных трансформаций в России. Сразу же выскажу мнение, что установка на радикальную социальную инженерию (чем, кстати, люди занимаются довольно часто в истории) была не только оправдана, но в целом экспертно обеспечена в макроэкономическом и политическом планах, как ни старались каждое новое правительство и оппозиция отрицать уже сделанное, а академический истеблишмент - громить «безграмотных завлабов». Однако исполнители и толкователи российских реформ плохо знали и недостаточно учли антропологический аспект общественной жизни, а именно частную стратегию человека и создаваемую им социокультурную среду, включая мироощущение. Самыми фатальными оказались идеалистическое представление о природе самого человека (должен честно трудиться, любить родину и «служить нации», не должен воровать, обязан заботиться о других и т.п.) и вера в то, что улучшение условий жизни обязательно ведет к адекватному восприятию этих улучшений.
Российское общество - советское и постсоветское - в этом плане имеет характерное отличие. При высокой образованности населения оно сильно идеологизировано, ибо имеет непропорционально большую и крайне претенциозную культурную элиту («инженеры человеческих душ»), которая довольно успешно узурпирует массовое сознание в пользу своих субъективных представлений и во многом определяет поведение рядовой массы граждан, привыкших к одномерному мышлению и вере в одну версию событий, исходящую из «центральных» газет и телевидения. Однажды французский философ Мишель Фуко, отвечая на вопрос о роли радикальной интеллигенции в процессах общественных преобразований, сказал: «Главная проблема - это как избежать излишнего воздействия интеллектуалов, носящихся со своими утопическими проектами, и позволить управленцам делать свое дело по переустройству общества». В России сделать этого не удалось. Все «перестроечные» годы театральные режиссеры, писатели, актеры, журналисты и литературоведы выступали как законодатели, авторы «обустройства России» и как главные колумнисты ведущих газет и, наконец, как «совесть нации», чтобы исповедывать ее лидера.
В чем причина сегодняшних акций протеста части населения? Если верить большинству политиков, ученых и масс-медиа, а это значит и «человеку с улицы» (в современном обществе здесь разрыва почти не существует), это протест против антинародного режима и невыносимой жизни. Но если перестать повторять бесконечные заклинания о «нашем тяжелом времени», во что теперь верят практически все, то этнография российской жизни выглядит иначе. Прежде всего следует сказать, что сама власть, т.е. управленцы, и эксперты - ученые, в годы правления Михаила Горбачева и Бориса Ельцина не поняли многого, что пришло в общество вместе с процессом радикальных перемен. Они верили и продолжают верить, что социальный порядок и поведение граждан меняются вслед за изменением характера политического устройства и экономическими реформами. А если этого не происходит, значит, режим не тот («построили криминальное государство») и курс реформ неверен («ограбили народ и устроили геноцид»).
До сих пор никто не смог грамотно объяснить, что по причине политических мотивов или пропагандистского воздействия люди, в том числе обладающие научными званиями, могут психологически не замечать и даже отрицать реальные свободы и жизненные улучшения.
Но самое главное, что быстрые жизненные перемены могут «перегрузить» сознание отдельного человека и общества в целом настолько, что даже улучшение условий существования может отвергаться ими в пользу более привычного уклада. Как пример - одно из многих писем в газеты, на сей раз 55-летней Анны Малаховой из Липецка: «Было у всех по 120 рублей, и ясно - на что потратишь. А теперь смотришь, девчонка лет 18 - за рулем какой-нибудь иномарки… Нам это надо? Мне - нет. Мне - хлеб по 20 копеек, зарплату 120 рублей и чтобы спать спокойно». Тем не менее на основе собственных полевых наблюдений я могу утверждать, что за последние 10 лет в стране произошла революция в жизненном обустройстве людей.