Научные труды
Теория и практика насилия
Несколько лет занятий проблемой конфликтов и насилия дают мне возможность выдвинуть ряд принципиальных соображений. Преимущественно на материалах по этнографии чеченской войны я пытаюсь проанализировать существующие научные подходы к феномену насилия и некоторые проблемы вооруженных конфликтов. До сих пор в отечественном обществоведении насилие и конфликт были преимущественным доменом историков, правоведов и социологов. В философской публицистике также существует целый мир высказываний и наблюдений, особенно по поводу насилия как демиурга российской истории. Этот литературно-метафорический фон интересен, но мало полезен для научного анализа. Социально-культурными антропологами в данной области пока сделано недостаточно.
Чтобы писать об антропологии насилия, конечно, лучше выполнить первичное дисциплинарное условие - осуществить полевые исследования, т.е. изучить случаи насилия через включенное наблюдение. Однако, поскольку нас интересует феномен прямого и коллективного насилия в форме конфликтов и войн, выполнить данное требование крайне трудно. И нам остается только преклоняться перед теми коллегами-антропологами, которые изучали конфликт и насилие в очень сложных условиях, подвергая свою жизнь риску (а некоторые поплатились жизнью, как, например, американский антрополог Мирна Мак, убитая в 1990 году гватемальскими солдатами за то, что изучала историю жизни гватемальцев в условиях военно-политического террора).
В 1992 году я посетил Южную Осетию, когда там только что закончились военные действия и началось выполнение трехсторонних договоренностей по мирному урегулированию. Тогда же я имел возможность посетить Тбилиси после окончания в Грузии внутреннего гражданского конфликта и прихода к власти Эдуарда Шеварднадзе. В том же году на моих глазах происходила эскалация осетино-ингушской напряженности в Северной Осетии. В декабре 1994 года - участие в переговорах с чеченской делегацией во Владикавказе. В 1995 году - участие в международной миссии по местам цыганских погромов в Румынии. Помимо этого мне удалось побывать также в Югославии (1991); на Кипре (1995); в Северной Ирландии (1996), в Шри Ланке (1997); в Хорватии (1998) и в Турции (2000) - странах и регионах, где также имели место насильственные конфликты. Но самый главный источник моих наблюдений - это полевые материалы по Чечне, собранные нами на основе метода делегированного интервью и собственных бесед с участниками и жертвами войны.
Сразу оговорюсь, что мы не ставим перед собою цель хрестоматийного описания проблемы насилия во всем ее историко-антропологическом многообразии. Тем более, что в зарубежной литературе имеются несколько работ именно такого характера. В отечественной литературе по проблеме войны и мира в так называемых традиционных обществах опубликована обстоятельная книга А.И. Першица, Ю.И. Семенова и В.А. Шнирельмана, выполнены некоторые исследования по проблеме насилия в современных обществах, в том числе и в России. Мы видим свою задачу в анализе теоретических подходов к феномену насилия и в демонстрации их применимости или ограниченности прежде всего в отношении имеющегося в нашем распоряжении конкретного материала. Но самое важное - это предложить более сложное видение проблемы как обширного исследовательского поля, на котором ни одна холистская теория не способна работать. Возможно, что в историко-культурной перспективе мы имеем много разных социальных явлений, которые ошибочно называем слишком общей категорией - насилие.
В данном разделе лекций речь преимущественно идет о политическом насилии в его организованной и групповой форме. Именно этот вид насилия больше всего беспокоит современный мир и умы специалистов. Одна из причин кроется в том, что уходящий XX век стал веком, когда, как никогда в предыдущие века, люди не убивали себе подобных по причине расовых, классовых, этнических и религиозных различий. Пожалуй, никогда в истории даже самые позитивные по своим целям социально-политические движения не избежали того, что французский философ Мишель Фуко назвал парадоксом гегемонистских последствий так называемых «освободительных проектов». Именно современные политические движения, особенно за «самоопределение» разного толка, часто придерживаются принципа насильственной борьбы, и эта борьба обретает не только длительный характер, но и конструирует свои собственные объекты и создает свои собственные оправдательные аргументы. «В поиске морального оправдания в жерлах стреляющих пушек насилие придает смерти характер ритуальной жертвы, превращает мучения в доказательство. Когда смерть становится мерилом преданности благородному делу, даже жертвы становятся соучастниками насилия, если они принимают это как некую историческую необходимость. Это один из путей обрести для политического насилия свою легитимность», - пишет Д. Эптер во введении к коллективному труду, посвященному проблеме современного политического насилия.
Мы хотим обратить внимание именно на возможности социально-культурной антропологии в объяснении насилия и в определенной легитимации этого феномена как феномена человеческой культуры. Причем, нас интересует коллективное насилие не просто как сумма индивидуальных девиантных действий, о чем мы писали в наших предыдущих работах. Антропология современного насилия включает в себя проблемы, не менее трудные для объяснения, чем самые сложные ритуалы убийства в прошлом. Эта современная этнография и хореография насилия пока изучена слабо. Достаточно обратить внимание на явление телевизионно-постановочного насилия и смерти, к которому прибегали чеченские боевики, верша казни над своими жертвами, или взывающий к насилию фильм режиссера Александра Невзорова «Чистилище» все на ту же тему чеченской войны.
Наиболее интересной и важной для нас представляется интерпретация насилия как формы дискурса. В отличие от индивидуального акта насилия, политическое (коллективное) насилие не может совершаться людьми вне определенного дискурса. Для того, чтобы организовать и исполнить насилие, люди сначала должны его «проговорить». Тайные собрания уже добавляют предзнаменование. В публичных политических платформах оно обретает воспламеняющий характер. Оно находит свое выражение в текстах прокламаций, художественной словесности и даже в академических лекциях. Короче говоря, насилие вовлекает людей, которые призывают на службу ему свой интеллект. «Поэтому политическое насилие носит не просто интерпретативный характер. Оно привлекает на службу интеллекты, которые выходят за пределы ординарности. Насилие заставляет людей переставать быть самими собой». Вовлекая большое число людей - исполнителей и жертв - насилие обретает собственную логику развития, разные аргументы его участников или внешних соучастников (включая и ученых) и совсем разные версии жертв насилия или тех, от имени которых оно осуществляется. Именно эта культурная динамика насилия представляет особый интерес.
В начало страницы