Научные труды
История, историки и власть
Выступление В. А.Тишкова на международном круглом столе
Москва, 2 февраля 2010 г.
Сегодня историческая тематика вышла на передний край общественно-политической жизни. Это не может не радовать профессиональных историков и одновременно вызывать дополнительную озабоченность за состояние науки и профессии. При определенных условиях наши общие усилия должны дать позитивные результаты. Одним из таких условий является поддержка фундаментальных научных исследований на принципах обеспечения профессионализма, академической свободы и гражданской ответственности. Несмотря на деформации прошлых режимов и на драматическую судьбу ученых-историков, российская историческая наука сегодня представляет собой одну из авторитетных национальных школ в мировой исторической науке. Могу это засвидетельствовать как участник почти всех международных конгрессов историков после 1970 года. Хочется, чтобы эти стандарты были сохранены и приумножены нынешним поколением опять же при условии, что старшее поколение не будет «заедать век» молодых и предоставит им возможности для профессионального роста и самовыражения. Но также хотелось бы, чтобы и молодое поколение не ограничивалось подходом tabula rasa и учитывало опыт предыдущих поколений без его тотального отрицания.
Приведу один личный пример. В 1985 г. в издательстве «Наука» вышла моя книга «Историки и история в США», которая, на мой взгляд, объективно рассказывала о роли истории как науки и учебной дисциплины в американском обществе (кстати, так она была оценена и в рецензии в «Американском историческом обозрении»). Это было время жесткой советской цензуры, но в тексте книги, как и во всех других моих научных работах никогда не было выражений типа «буржуазные фальсификаторы истории», которые были почти обязательными для многих, кто писал о зарубежной историографии в то время. Поэтому есть некоторая несправедливость по отношению ко мне лично - представителю старшего поколения видеть молодых коллег, не написавших еще ни одной книги и даже еще неродившихся в 1985 году, которые подписываются под текстом поучительно-осуждающей петиции от 13 декабря 2009 г., якобы, в защиту свободы выражения для российских историков против ее душителей Путина, Медведева, Тишкова. Мне представляется, что внутрицеховые отношения, место и роль историков в обществе, а также этика взаимоотношений между национальными школами составляют вопросы, которые следует обсудить на нашей встрече. Я вижу в этом главную задачу нашего круглого стола.
1. Иституциональный аспект
Демократизация общества, отмена цензуры, открытие архивов и вместе с этим своего рода «открытие прошлого», особенно недавнего советского прошлого, вызвали взрывной интерес к истории у профессиональных исследователей, среди деятелей культуры, масс-медиа и рядовых граждан. Это в целом позитивный процесс. За последние 20 лет по истории издано первоисточников, переиздано старых и переведено иностранных трудов, написано академических монографий и публицистических сочинений больше, чем за предыдущие полвека. Особенно это касается российской истории, в том числе истории краев, мест, этнических групп, церкви, эмиграции и т.д. В стране родилось новое краеведение как особое направление исторических занятий просветительского и патриотического направлений. Появились разнообразные, в том числе частные источники поддержки исторической науки, профильных музеев, телепрограмм, генеалогических разработок. Только по линии РГНФ ежегодно получают поддержку сотни исследовательских, экспедиционных, издательских проектов на общую сумму более 300 миллионов рублей. Заметно выросло число профессиональных историков и научных центров, особенно в системе университетов. Совсем другой – открытой и разнообразной стала сфера международных научных контактов. По многим параметрам последние два десятилетия могут считаться наиболее плодотворным для российской исторической науки.
Однако нужно сказать о рисках и о проблемах. Во-первых, это слабая самоорганизованность профессионального цеха российских историков. Историки, пожалуй, единственные среди российских обществоведов не имеют национальной профессиональной ассоциации, не проводят регулярных научных съездов, которые всегда есть смотр научных достижений, площадка для дискуссий и для передачи межпоколенческого опыта, а также важный барьер на пути лженауки. Возможно, что Франция здесь не пример, но опыт Американской исторической ассоциации с ее регулярными многотысячными собраниями профессионалов может быть поучительным для таких больших национальных школ, как российская. Российские историки не имеют национального научного журнала общего профиля, который можно было считать авторитетной трибуной для изложения и обсуждения научных результатов или для критики. Хотя в последние годы появилось несколько хороших журналов обществоведческого профиля, которые публикуют статьи историков, особенно молодых и талантливых авторов, чему я лично радуюсь и, по возможности, печатаюсь в таких изданиях. Отмечу, что и число получателей ученых степеней по исторической науке выросло за последние 20 лет десятикратно, хотя, к общему стыду и общей ответственности, часть диссертационных текстов и дипломов являются купленными суррогатами или результатом прямых протекций.
В целом корпоративная идентичность отечественных историков находится в плохом состоянии. Особенно серьезен не столько некий теоретико-метолодогический раскол (плюрализм и многоголосие есть норма научной жизни), сколько жесткая нетерпимость представителей разных групп и межпоколенческий раскол, вызванный почти закрытой возможностью карьерного продвижения для историков молодого и среднего поколения, желающих, например, возглавить кафедры, научные отделы и центры, журналы, институты. Представители старшего поколения и сторонники старых версий зачастую излишне болезненно воспринимают процесс пересмотра исторических версий как некое отрицание их собственно прожитой жизни. Опыт Франции и других стран мог бы помочь российским историкам выйти из этой сложной проблемы моральности ревизии.
2. Проблема исторического предпринимательства и любительства
Вторая проблема в том, что при сегодняшней материальной и внеоценочной возможности напечатать любой текст в обществе создается впечатление, что все желающие могут заниматься историей и считать себя историками. Существует впечатление, что историописание - это не есть особое профессиональное ремесло, которому нужно обучаться, а есть вариант любительского занятия (как путешествия, охота или рыбалка) или это есть вариант телевизионно-книжной коммерции, а иногда просто заказной, политизированной лжеисторической мифологии. В России появились в большом количестве авторы, центры, журналы и даже фонды, которые выбрали историю своей профильной деятельностью. Некоторые из этих центров, фондов и издательств (например, РОССПЭН) доказали свой профессионализм. Но в целом исторической науке противостоит предпринимательство на истории и историческое любительство. Это явление давнее и оно имеется во многих странах, но в России проекты типа «новая хронология» Фоменко стали настоящим бизнесом и общенациональным явлением. Низкопробная этнонационалистическая и расистская литература на основе, якобы, исторических данных также представляет серьезную проблему для ученых и для общества в целом.
Обе стороны профессионалы и предприниматели-любители пока не нашли между собой механизмов взаимодействия. Серьезные исследователи чаще всего не хотят связываться с шарлатанами, с апологетами этнонационалистических и расистских трактовок, с теми, кто вдруг разом решил перевернуть все представления о прошлом, в том числе в области отечественной истории. Среди лжеисториков или непризнанных ниспровергателей в отношении профессионалов стал употребляться пренебрежительный термин «традиционные историки», «кучка ретроградов», «старые догматики», которые, якобы, ничего не знают и не хотят признавать новое. Съездил писатель-сатирик один раз на один день в Аркаим, по его словам, «написал по этой теме три статьи» и после этого бессчетное число раз на миллионную аудиторию доказывает бредовую версию рождения белой расы от славян на территории нашей страны. Таким образом, проблема охраны профессиональных стандартов и противодействия паранаучности и историческим спекуляциям требует особого обсуждения.
3. История как компонент национальной идентичности
Наиболее серьезная проблема в сфере исторического знания в России связана с распадом СССР и с появлением не только новых государств, но и 15 новых национальных нарративов, своего рода официальных версий прошлого каждой страны. Прошлое составляет необходимый компонент национального самосознания, и это есть преобладающая собственность и ответственность страны и ее народа за так называемую «национальную историю». Не могут российские историки быть создателями национальных версий германской или французской истории, и наоборот. Напомню, что комиссии по поводу 200-летних юбилеев Американской и Французской революций с участием историков создавались соответственно в США и Франции, а не в России, хотя в те годы советские историки также готовили специальные издания. На XIII конгрессе историков в Сан-Франциско в 1975 г. я и мои коллеги участвовали в обсуждении темы о роли революций в истории.
Отмечу, что в мировой историографии имеются и внешние разработки «национальных нарративов». Даже могут быть своего рода заказы на такую работу. Особенно, если собственные национальные историографические школы не достаточно сильны или испытывают концептуальный вакуум. Франция, кстати, в отношении собственного «национального нарратива» демонстрирует сверхдостаточность и даже своего рода интеллектуальный изоляционизм. Переведенных и изданных работ российских авторов во Франции гораздо меньше, чем переведенных и изданных в России работ французских авторов.
Итак, каждая страна при разнообразии научных и бытовых представлений о прошлом стремится к общеразделяемой исторической версии собственного народа-страны. Этот базовый консенсус, если его удается достичь, составляет основу формирования национальной идентичности (самосознания). Историческая версия обеспечивает веру в преемственность общности и государства, стимулирует гражданскую солидарность и патриотизм, укрепляет легитимность самого государства, помогает обосновывать его достоинства и отличительную привлекательность для внешнего мира. В конструировании такой версии используются как достижения и победы, так и исторические драмы и несправедливости. Как правило, национальные истории строятся на основе симбиоза изоляционизма, предпочтительной представленности доминирующей культурной традиции и ее носителей, на основе удревнения исторических корней, непрерывности культурной традиции и государственности. С этой проблемой историки давно знакомы, но есть некоторые новые моменты.
В постсоветских странах к этой проблеме добавляется терминологическая сумятица по поводу самого понятие «национальное». С советских времен в исторических учебниках обычно излагается история центра как своего рода русская история и отдельным разделом «история народов и государств на территории СССР» или история этнической периферии. Проблема интегративной версии и представленности разных групп и традиций в большом российском нарративе до сих пор не решена, как она была решена в последние десятилетия в ряде стран Европы и Америки. Для создания полнокровной и открытой версии истории России это имеет особое значение. При наличии серьезных наработок по части истории отдельных групп и регионов эти проблемы можно решить через более адекватные учебные тексты и через хорошо подготовленные популярные презентации (ТВ, музеи и прочее). Трансляция документальных фильмов ВВС по истории и некоторые наши сериалы, в том числе исторический канал на 5 канале СПб, показывают, как это можно делать.
Более серьезной проблемой историописания представляется вариант национальных версий истории на основе игнорирования общего прошлого с другими народами. При такой версии может показаться, что православный храм в центре Хельсинки свалился с неба, если, например, в национальной исторической версии игнорируется период пребывания Финляндии в составе Российской империи. Ясно, что единой версии прошлого для всех 15 государств уже не будет, но это не означает, что политикам нужно вычеркивать общую историю, а историкам - отказываться от ее совместной разработки или от сотрудничества.
Самое худшее – это конструирование национальных версий прошлого на основе создания враждебного образа других народов и государств или на основе коллективной травмы, ответственность за которую возлагается исключительно на внешние силы. Советская эпоха оставила многих таких травм, но не меньше и достижений. Все это есть наша общая история и наша общая ответственность. Правопреемственность России по отношению к внешним долгам, посольской собственности или международным соглашениям не означает, что, например, мои пострадавшие от сталинизма уральские родственники и я как их потомок несем ответственность за жестокие ошибки или преступную политику, которую проводила советская верхушка, состоящая в том числе из выходцев из Грузии и Украины. Проблема исторической ответственности требует нового обсуждения. Как, кстати, и проблема «исправления исторических несправедливостей», которая часто решается путем совершения новых несправедливостей.
4. Пределы домена историков и возможности власти
Колингвуд считал, что никакой результат в истории не является окончательным, что свидетельство меняется «с каждым изменением исторического метода», что «принципы, которыми это свидетельство интерпретируется, также меняются» и что, следовательно, «каждое новое поколение должно переписывать историю его собственным способом». Меняются не только метод и принципы интерпретации, но и социальная среда, интересы и устремления людей, социальных групп, политиков, интеллектуалов. Тем самым каждое поколение желает видеть или находить в истории то, что наиболее значимо для него в сегодняшнем дне. Эта потребность может радикально меняться в случае смены общественного устройства и политико-идеологического режима.
Мы знаем, что бывают ситуации, когда исторические катаклизмы уничтожают государство вместе с его национальным нарративом прошлого. Так случилось с версией истории СССР, создаваемой несколькими поколениями еще ныне живущих историков. На место приходят своего рода «нулевые поколения» - новые граждане новых государств, которые или пытаются продолжать старый «большой нарратив», или начинают все с отрицания предшествовавшей версии истории, или же обращение идет к древней, наиболее мифологизированной части прошлого в попытке выстроить легитимную преемственность и опору современной идентичности, как бы пропуская недавнее прошлое. Такое происходит среди российских историков и историков других стран бывшего СССР.
Какую позицию я cчитаю приемлемой в ситуации казалось бы безнадежного релятивизма и субъективности? Во-первых, неправильно считать, что каждое поколение начинает с чистого листа и каждому поколению выдается своего рода карт-бланш на собственный способ историописания и на отрицание накопленного предшественниками знания. Это же условие распространяется на разные теоретико-методологические парадигмы, группы и школы, участвующие в историописании. При всей неудовлетворенности статусом-кво энтузиастов радикальных ревизий, тем не менее, существуют профессиональные проверочные нормы и сохраняется способность оценивать компетентность историков, которые предохраняют от разрушения здание профессиональных исторических знаний.
В моменты смены парадигм и радикальных ревизий аргументы и обоснования, т.е сама историческая эпистемиология, выходят на первый план в профессиональном сообществе и делают тем самым возможным диалог между сторонниками разных версий. Именно здесь история, как пишет А.Мегилл, «должна быть не только (в некоторых ее аспектах) эстетической практикой, но также и научной дисциплиной, т.е. организованным получением знаний теми коллективами, которые разделяют принципы и практику точного, методического и непрерывного конструирования, деконструкции и реконструирования исторического прошлого» (с. 197).
И здесь я задаю для дискуссии один из старых вопросов: Каковы условия приближения к истине и интеграции нового знания в существующий корпус достоверных знаний? Каковы условия сохранения исторического знания от внедисциплинарных воздействий политиков, идеологов, намеренных шарлатанов и поверхностных энтузиастов? Ясно, что каждое новое поколение будет открывать в истории те ее стороны, которые наиболее значимы для его сегодняшнего существования и восприятия мира, и каждое новое государство будет выстраивать собственную непрерывную историческую версию. Главное, чтобы эти версии имели в основе профессиональное историческое знание и не были заточены на создание образа врага и на разжигание межгрупповой и межгосударственной вражды. По этому вопросу среди историков разных стран возможны договоренности. Даже в худые времена холодной войны в 1970-е гг. действовала советско-американская комиссия историков (я был ученым секретарем этой комиссии) по устранению из исторических учебников идеологизированных и необоснованных оценок и фактов истории одной страны в учебниках другой страны. В моем архиве сохранился текст совместного заключительного доклада, который не был обнародован, но использовался профессионалами.
В национальных историях и в мировой истории есть морально-ценностные моменты и трактовки прошлого, которые имеют особое общественно-политическое и эмоционально-нравственное значение для той или иной страны, этнической, религиозной или расовой общности и даже для населения целого континента. При всем разнообразии мнений и дебатов среди самих ученых на уровне массового потребления исторического знания существуют определенные ограничители и сдерживающие факторы публичных интерпретаций. Профессиональные историки не могут считать себя исключительными владельцами знания прошлого без учета общественных настроений, символических ценностей, группового достоинства, интересов формирования национального самосознания или идентичности. Если это было бы не так, то едва ли бы стало возможно создание в Великобритании Королевской комиссии на национальной идентичности в 1980-х гг. или «больших дебатов по национальной идентичности», которые сейчас начаты французским президентов Саркози.
Для меня, как ученого-историка нет непререкаемых постулатов. Но своим опытом и гражданским чувством я понимаю, что нельзя исторически необоснованнми фактами подвергать ревизии, а тем более оправдывать такие явления, как колониализм, религиозная вражда, расизм, нацизм, терроризм, ксенофобия, а также такие конкретно-исторические события, как Холокост, сталинские репрессии, погромы китайских хунвэйбинов и афганских талибов, полпотовский или руандийский геноциды. В 2010 году особо нуждаются в защите с участием профессиональных историков такие исторические явления и факты, как правовое дело антигитлеровской коалиции, гуманистическая деятельность отдельных лиц, организаций, движений и стран в годы второй мировой войны. Но только где пределы политико-правового вмешательства и что составляет исключительный домен самих историков-профессионалов. Как по этим вопросам должны взаимодействовать историки разных стран между собой?
Мне кажется, что мы возвращаемся к временам конструирования изгоев и непримиримых идеологических противников. У меня, например, вызывает беспокойство отсутствие реакции со стороны организованного исторического сообщества на указы и законы в Украине, в которых содержится политизированная оценка массового голода 1932-33 гг. и предусматривается уголовное наказание за сомнения по поводу этой оценки. В то же самое время мы имели недавно со стороны части научного сообщества попытку с подачи Радио «Свобода» оказать давление на российских историков в связи с письмом-просьбой внутри исторической секции РАН по проблеме исторических фальсификаций. Я это расцениваю как рудимент холодной войны, когда идеологически разделенные исторические сообщества вели войну друг с другом. Профессиональным историкам предпочтительнее общаться и выяснять вопросы в диалоге, а не устраивать Интернет-петиции, похожие на советские кампании позора.