Научные труды
Закончить войну в наших головах
Война в Чечне закончилась три года назад, и теперь нужно вести речь о постконфликтной реконструкции Чеченской республики
— Как Вы оцениваете возможность политического урегулирования ситуации в Чечне в контексте последних инициатив Масхадова?
— Никакого переговорного процесса в Чечне нет, и едва ли может быть, потому что в Чечне идет процесс постконфликтного восстановления, реконструкции и ликвидации очагов вооруженного сепаратизма террористический групп. Постконфликтный процесс всегда протекает сложнее самих боевых действий. Там есть проблема переговорного процесса между федеральной властью и легитимными властями Чеченской республики – это действительно большая и серьезная проблема, это часть политического регулирования конфликта. Есть проблема политического регулирования в Чечне, связанная с организацией политической жизни в виде партией, выборов, представительств выборов, парламента, создания представительных органов власти. Если говорить о политической стороне, то, конечно, есть проблемы внешнего преодоления сторонников чеченского сепаратизма, которые существуют в части российского сообщества, особенно экспертного, и западного, не говоря уже о восточном и даже о ближневосточном. На что рассчитывают те аналитики, которые продолжают употреблять термин: «война в Чечне»? Конечно, если идет война, то должен быть мораторий, но дело в том, что войны в Чечне нет.
— Когда же, на ваш взгляд, она закончилась?
— Война в Чечне закончилась раньше, чем закончилась война в Ираке. По крайней мере, потому, что в Ираке уже международное сообщество говорит о послевоенной компании, а например, в Афганистане — о стабильности. В Чечне война закончилась на несколько лет раньше, года 3 тому назад, когда закончились военные операции. Фактически, кроме террористической деятельности и всего, что связано с тяжелым преодолением последствий конфликтов; с вооруженным сопротивлением, которое продолжают оказывать отдельные сепаратисты. Но в Чечне не применяется регулярная армия, нет военных операций. Это очевидно, если сравнивать ситуацию в Чечне, скажем, с иракской.
— Мы недавно беседовали с Виталием Товиевичем Третьяковым. Он выразил мнение, что существует некая логика в федеральном курсе по отношению к Чечне, и она строго соблюдается в годы президентства Путина. Как Вы считаете, в чем состоит эта логика и выдерживается ли она в постконфликтном урегулировании в Чечне?
— Я думаю, что со времен начала президентства Путина, начиная с осени 1999-го года, как раз была довольно драматическая динамика: сначала отражение нападения в Панкисском ущелье, ликвидация бандитов, туда вошедших; потом довольно активная война, связанная с подчинением Чечни под контроль федеральной власти, фактически, разгром сил вооруженных сепаратистов. Затем был период, который тянется уже почти 3 года, — период очень трудного восстановления, налаживания политических и социально-экономических основ мирной жизни, учреждение легитимных властей, прошло уже две выборных кампании... Линия, которую проводил Путин последние годы, та, что называется легитимацией конфликта, т.е. передачей урегулирования ситуации в руки самих чеченцев, не распространяется на первый период, связанный с активной войной. Тогда там никакой легитимации конфликта не было. Путин пришел уже после того, как, фактически, основная часть территории была возвращена под контроль федеральной власти. А линия на передачу ресурсов, власти и возможности самим чеченцам противодействовать вооруженному сепаратизму, на создание органов легитимной власти, — она, действительно, довольно последовательно проводится приблизительно с конца 2000-го года. И поэтому осенние выборы в парламент и обсуждение договора по разграничению полномочий — это шаги довольно последовательные и выдержанные в одном русле.
— Вы считаете, что выбранная федеральным центром тактика успешна? Недавно, буквально в январе, все обсуждали документ о разграничении полномочий, составленный Госсоветом Чечни, в котором обозначены довольно значительные притязания местных властей…
— В целом, эта политика федеральной власти, конечно, правильная. Там же не только систематизация конфликта, там много составляющих. Во-первых, отлаживаются система федерального финансирования, и ресурсы, выделяемые федеральной властью, не уменьшаются, а увеличиваются. К сожалению, другие регионы мало помогают. На мой взгляд, Чечня — это общероссийская проблема. Требуются огромные ресурсы на восстановление республики.
Кроме этого, все-таки в значительной мере изменилось поведение армии – там уже нет того, что мы наблюдали 3 года тому назад. Хотя там есть случаи неправовых действий, даже преступлений, вероятно, но все-таки уже нет того беспредела, который федеральные силы чинили на территории Чечни. Все-таки восстановлена вся социальная система, система выплат, 400 школ работают, 20 тыс. студентов обучаются в Чечне, но всего этого не замечать, все это называть войной было бы неправильно. Так что в целом, линия правильная.
Другое дело, что мало ресурсов и помощи оказывается этому со стороны других субъектов Федерации. Почему-то считается, что это — дело Москвы, а не, скажем, Краснодара, Ростова или Астрахани. Общественных организаций мало. Была, например, какая-то робкая инициатива открыть компьютерный центр, но ведь это должно быть огромным общероссийским движением помощи. Мало оказывается поддержки чеченцам, чтобы они могли себя обустраивать в других регионах Российской Федерации; много вдов, неустроенных молодых женщин, которым нужно искать не только работу, но и условия, в которых они бы свои проблемы решили. Так что это огромная, большая и сложная проблема всей страны.
— Как Вы считаете, существует ли в Европе, в мире успешный опыт преодоления сепаратизма?
— Успешный опыт преодоления не только сепаратистских, но я бы даже сказал, вооруженных внутренних конфликтов, довольно скуден. И, в принципе, в мире около 40 государств, которые имеют часть территории, которая не контролируется официальным правительством, а некоторые имеют по два, по три очага, не контролируемых десятилетиями, очаги сопротивления центральной власти (Шри-Ланка, Мексика). Я бы сказал, наиболее успешный опыт – это Сальвадор. В Сальвадоре 15-20 лет назад очень много людей погибло от местных восстаний – местных сепаратистов и тех, кто претендовали на автономию из числа аборигенов крестьянского населения. Только за первые несколько лет конфликта было 20 тыс. жертв. А сейчас Сальвадор одно из самых динамично развивающихся государств не только Латинской Америки. Что там решилось? В принципе, надо отдать должное лидерам движения – были переговоры, было рекрутирование и предоставление каких-то возможностей для достойного выхода тем, кто сопротивлялся, но в конечном итоге все закончилось тем, что было дано право покупать землю по рыночной цене.
— А амнистия там была?
— Я сейчас не помню насчет Сальвадора. Возможно, была амнистия. Но в Чечне тоже ведь амнистии были и не одна даже. Другое дело, что нужно продумать, как наладить эти механизмы. Так же, как, например, устанавливать премии и вознаграждение за поимку или за сообщение информации о террористах или о лидерах вооруженного сопротивления – это все тоже нужно продумать. Казалось бы, 2 млн. долларов — да завтра же притащили Масхадова, но, видимо, что-то не так было сделано чисто технически, есть еще и какой-то социальный фактор…
— В некоторых работах можно встретить такой тезис, что нынешний конфликт России и Чечни – это продолжение их противостояния на протяжении 400-летней истории. Как Вы к нему относитесь?
— Дело в том, что, конечно, так называемое 400-летнее противостояние Чечни и России является мифическим. Чечня гораздо больше пребывала в мирных отношениях в составе Российского государства, и тот период, который называют Кавказской войной, распространялся не только на Чечню, это было движение или война далеко не только чеченцев. Чечня нисколько не больше была в состоянии войны или вражды с Россией, чем, скажем, Кабарда, Дагестан, Черкесия или другие какие-то регионы. И чеченцы нисколько не больше отличаются от русских и украинцев, чем, скажем, кабардинцы или аварцы. Я против того, чтобы создавать из чеченцев образ гордых дикарей, которые никогда ни по каким законам не жили, никому не подчинялись и они – какая-то особая нация. Это похоже на некую литературную метафору, а не на реальность. Этот миф создан так же, как Лев Толстой создал миф из Хаджи Мурата, чтобы осудить царизм и грехи своей молодости в какой-то мере искупить. Это была вещь понятная. Точно так же и наше экспертное сообщество, и масс-медиа в пространственном смысле.
— В ваших работах вы высказываете мнение о том, что этнический и исторический фактор не лежит в основе конфликтов на территории всего бывшего Советского Союза и чеченского конфликта, в частности....
— Любой современный конфликт – будь то Чечня, Косово или Северная Ирландия – имеет под собой современные причины. И решаться он должен в первую очередь современными методами, а не при помощи “этнографического романтизма”. История – это ресурс, аргумент. В основе конфликта, конечно, лежат современные причины и современные интересы. История лишь используется и то в разных вариантах – сначала чеченская война начиналась как война за суверенитет, война за самоопределение, потом уже как священная война и т.д. Любые современные конфликты, прежде всего, развиваются по поводу современных проблем. История сама не воюет. Это уже прошло. Чечня, в начале 90-х выполняла миссию зачинателя второго раунда развала СССР, когда считалось, что вслед за 15-ю союзными республиками непременно должны самоопределиться и малые народы. Религиозный фундаментализм вмешался в этот конфликт гораздо позже.
У чеченцев отнюдь не больше аргументов в прошлом для вооруженных сопротивлений, чем, скажем, у калмыков, а у татар еще и больше таких поводов, кстати.
— Наметьте, пожалуйста, какие, по вашему мнению, должны быть основные направления постконфликтного урегулирования? На что нужно обратить внимание в первую очередь? Что важно?
— Сегодня чеченский конфликт уже перестал быть “собственностью” сторон. Слишком много политических и военных карьер сегодня делается на нем, и слишком много зарабатывается денег. Причем с обеих сторон. В результате простые граждане Чечни, да и остальной Российской Федерации уже не в состоянии управлять ситуацией, что характерно для постконфликтного процесса на любом континенте.
Поэтому я думаю, что, во-первых, конечно, необходимо с политической точки зрения, закончить этап формирования власти, органов представительной власти. Сейчас важно наделить население региона реальными рычагами власти. В этом смысле “чеченизация” руководства республики – правильный шаг. Ошибка состоит в том, что федеральный центр почему-то остановился в основном на силовых ведомствах.
Еще одной проблемой стала потеря чеченским обществом за десять лет войны своей элиты. Кто-то погиб, большинство же уехали из республики. Ведь опыт той же Югославии показывает, что после войны люди нуждаются в высокой культуре ничуть не меньше, чем в восстановлении дорог и жилья. Но Чечня потеряла не только деятелей культуры, но и простых инженеров, преподавателей, менеджеров. Поэтому нужно создавать условия для возвращения в Чечню не только чеченцев, но людей других национальностей, ранее проживавших там. Естественно, это возможно только при соблюдении необходимой безопасности.
Необходимо подписать договор о разграничении полномочий между федеральным центром и Чечней – предоставить, быть может, какой-то особый статус, то, что я называю «Татарстан плюс», т.е. немножко больше суверенитета и возможностей, чем есть сейчас у Татарстана.
И, кроме того, конечно, разнообразная посильная помощь не только центральных властей через министерства и комиссии, а помощь всего российского общества – помощь Чечне по восстановлению разрушенного хозяйства, жизни и в целом чеченцев за пределами Чечни. Помощь по умиротворению и налаживанию мирной жизни.
Важной задачей является ликвидация самих инструментов войны. То есть с одной стороны – нужно максимально пресекать поставки в регион оружия и боеприпасов, а с другой – обеспечивать работой население, особенно молодежь. Ведь по определению Чечня не может обеспечить рабочими местами всех своих жителей, да и раньше не могла. В советское время ежегодно из республики на заработки уезжали 200–300 тыс. человек. Сегодня же молодой чеченский парень боится даже в Пятигорск выехать – тут же попадает под жесткий прессинг спецслужб и милиции. Пока ситуация не изменится в Чечне, всегда будет достаточно желающих прокормить себя при помощи оружия.
Еще одним важным фактором, мешающим постконфликтному развитию Чечни, является высокий уровень ксенофобии в нашей стране. Мы сами создали миф о чеченцах как о неких “гордых дикарях”, с одной стороны, а с другой стороны образ врага – “лица кавказской национальности”. При этом уровень ксенофобии со стороны федерального центра выше. Мы воевали именно с чеченцами, а сепаратисты – с “федералами”, а не с русскими. Когда в 2002 году Владимир Путин посетил Институт этнологии и антропологии, то свое выступление он начал со слов “взаимоотношения России и Чечни”, тем самым сразу отделив одно от другого. Между тем многочисленные беседы с жителями Чечни показывают, что степень ощущения общности чеченцев с остальными россиянами на порядок выше имеющихся различий.
— Как Вы думаете, не смотря на то, что уже наступил постконфликтный период, возможен ли поворот вспять из этой ситуации?
— Второй и третий раунд войны, я думаю, невозможен, потому что общая обстановка уже этого не позволяет, уже и Ирак случился в 2001-й год. Нет, это невозможно. Организованное сопротивление невозможно, тем более, что в Чечне уже есть усталость от давления, от войны. Но, с другой стороны, пока следы войны остаются в сознании людей, всегда существует потенциальная опасность возобновления конфликта. Нельзя забывать и о том, что мировая практика постконфликтного развития показывает, что через 10–15 лет после окончания войны существует опасность нового всплеска насилия. К этому моменту как раз подрастает новое поколение, не участвовавшее в боевых действиях, но мечтающее отомстить или восстановить справедливость.
— Каков Ваш прогноз урегулирования? Некоторые специалисты называют 10-15 лет…
— Это может произойти гораздо быстрее. Главное, закончить войну там, где она началась, — в наших головах. Это и эмоциональная сторона, и образовательная, и информационная. В Чечне никогда не было именно антирусских настроений, было антифедеральное, антироссийское настроение, но никогда – антирусского, иначе бы чеченцы выехали бы в Турцию, в Азербайджан, – туда им дорога открыта, а не в Москву.
Записала Ольга Шляхтина.
"Реконструкция Чечни", 22 февраля 2005 г.