Научные труды
Мы стали жить лучше
Введение в общепартийную избирательную программу
ТРАНСФОРМАЦИИ, которые произошли в России, полезно оценить с точки зрения социально-культурной антропологии - дисциплины, изучающей человека и общество во всем их многообразии на основе этнографического метода. Без "домашней" антропологии невозможна экспертиза в условиях, когда статистика, социологические опросы и политологический анализ не способны уловить характер и траекторию перемен. Только профессиональный антрополог может объяснить, что частная стратегия людей всегда была и будет выше любой "национальной идеи", что желающих управлять всегда больше и "рваться к власти" - это естественно, что люди могут использовать этничность и "историческую память" в инструменталистских целях и потому так называемые "национальные", казачьи, языческие и прочие "возрождения" или "движения" должны восприниматься прежде всего как манипуляции активистов социального пространства, а не буквально - как "движения" коллективных социальных тел. Не менее важен и просветительский аспект антропологии: современный взгляд на расу и этничность может помочь избежать этноцентризма, ксенофобии и насилия, которые громко заявили о себе на территории бывшего СССР в последнее десятилетие.
Человек как существо социальное рождается для того, чтобы выполнить свою первичную задачу - создать благоприятные условия собственного существования: дольше и комфортнее прожить, произвести и вырастить потомство, обеспечить себе статус и безопасность, удовлетворить свои культурные запросы, исполнить идеологическую миссию, если его в нее рекрутировали. Для этого человек вступает в сотрудничество и в соперничество с себе подобными, создает различные социальные коалиции и институты, начиная от семьи и кончая государством.
Эти постулаты хорошо известны применительно к древним или к так называемым "племенным" сообществам. Но мы оказались слабыми знатоками антропологии современных обществ, в которых прошла или проходит наша личная жизнь. Можно только поражаться, насколько слабы объяснительные модели советского общества, просуществовавшего много десятилетий. Здесь преобладают политизированные полулитературные метафоры о "советской империи", "тюрьме народов", "всеобщем Гулаге", или инерция советской пропаганды, дополненная риторикой жалоб старшего поколения, включая и ученых. Самое слабое место имеющихся объяснений природы советского общества - это утверждение о его исключительности и аномальности, вызванное проекциями оценок политического режима и его идеологического багажа на все общество, его нормы и ценности.
ПРОВАЛ ЭКСПЕРТИЗЫ
При всех социальных деформациях и политических аномалиях СССР был не менее легитимным государством, чем многие другие страны Азии, Африки, Латинской Америки и даже Европы. Более того, советский человек в своих базовых проявлениях, в частных и коллективных стратегиях имел больше общего, чем отличительного от граждан других государств, включая и те, которые считаются "нормальными". Это общее находило отражение в повседневном стремлении к личному преуспеянию, в создании семейно-родственных союзов, этнических и профессиональных коалиций, в эмоционально-психологических установках, наконец, в формах девиантного поведения, включая тривиальное воровство и внебрачные связи. Как отмечает английский антрополог Крис Ханн в работе по антропологии социализма, "в большинстве стран (социалистических. - В.Т.) и на протяжении большей части времени большинство "простых людей" просто воспринимали систему как данное, приспособились к ней и продолжали жить без вступления в ряды коммунистической партии или диссидентской группы. Другими словами, они "карабкались по жизни" точно так же, как люди это делают в другого рода обществах".
В советской жизни многое было задавлено - например гражданские свободы и уважение к человеческой жизни. Что-то, наоборот, спонсировалось: социальный коллективизм, профессиональная культура и образование. Что-то было просто недостижимо в силу неэффективного хозяйствования и плохого управления - скажем, личное богатство, обустроенная среда обитания, достойная бытовая культура и пространственная мобильность. Но даже в этой своей существенной отличительности Россия была до тривиальности похожа на многие другие общества, а метафора о "совке" утвердилась уже позднее и стала скорее саморефлексией, а не внешней оценкой. На пороге XXI века приходится признать, что отечественная наука упустила этнографию советскости и этот долг предстоит вернуть как можно скорее, пока не исчезла "традиционная" культура советского времени.
Не меньшая потребность существует в познании постсоветскости как уже новой культурной традиции, особенно смысла глубоких общественных трансформаций в России. Выскажу мнение, что установка на радикальную социальную инженерию была не только оправданна, но в целом экспертно обеспечена, как бы ни старались каждое новое правительство и оппозиция отрицать уже сделанное. Однако исполнители и толкователи российских реформ плохо знали и недостаточно учли антропологический человеческий аспект общественной жизни, а именно - частную стратегию человека и создаваемую им социокультурную среду. Фатальными оказались идеалистическое представление о природе самого человека (который должен честно трудиться, не воровать, любить родину и "служить нации", обязан заботиться о других и т.п.) и вера в то, что улучшение условий жизни обязательно ведет к адекватному восприятию этих улучшений.
Российское общество в этом плане отличает характерная особенность. При массовой образованности оно очень идеологизировано, ибо имеет непропорционально большую и крайне претенциозную культурную элиту ("инженеры человеческих душ"), которая успешно узурпирует массовое сознание в пользу своих субъективных представлений и влияет на поведение рядовой массы граждан. Массы привыкли к одномерному мышлению и к вере в версию событий, исходящую из "центральных" газет и телевидения. Однажды французский философ Мишель Фуко, отвечая на вопрос о роли радикальной интеллигенции в общественных преобразованиях, сказал: "Главная проблема - это как избежать излишнего воздействия интеллектуалов, носящихся со своими утопическими проектами, и позволить управленцам делать свое дело по переустройству общества". В России это не удалось. Все последние годы театральные режиссеры, писатели, актеры, журналисты и литературоведы выступали и как законодатели, и как авторы "обустройства России", и как главные колумнисты ведущих газет, и, наконец, как "совесть нации". Невероятно, но общее собрание Российской академии наук на своем юбилейном собрании в июне 1999 г. аплодировало получателю ее высшей награды писателю Солженицыну за такую оценку последнего десятилетия: "Мы построили невиданное в истории криминальное государство под пиратским флагом".
О чем и почему сегодняшние жалобы и даже протестные акции? Если верить большинству политиков, ученых и работников масс-медиа (а значит, и "человеку с улицы"), это есть протест против антинародного режима и против невыносимой жизни. Но если перестать повторять заклинания о "нашем тяжелом времени", в которое теперь верят фактически все, то этнография российской жизни выглядит по-иному. Прежде всего следует сказать, что сама власть, т.е. управленцы и эксперты, а также ученые, в годы правления Михаила Горбачева и Бориса Ельцина не поняли многого, что пришло в общество с процессом радикальных перемен. Они верили и продолжают верить, что социальный порядок и поведение граждан переустраиваются вслед за изменением характера политического устройства и экономическими реформами. А если этого не происходит, значит - режим не тот ("построили криминальное государство") и курс реформ неверен ("ограбили народ" и "устроили геноцид"). До сих пор никто не смог грамотно объяснить, что реальные свободы и жизненные улучшения люди, даже с научными званиями, могут психологически не замечать и даже отрицать по политическим мотивам или из-за пропагандистского воздействия. Но самое главное - быстрые жизненные перемены могут "перегрузить" сознание каждого отдельного человека и общества в целом настолько, что даже улучшение условий существования может отвергаться в пользу более привычного уклада.
Своим одиноким голосом берусь утверждать, что за последние десять лет в стране произошла революция в жизненном обустройстве людей. Причем это именно революция позитивного плана, которую российское обществознание не смогло понять и объяснить. Тем самым ученые-обществоведы несут перед страной большую ответственность. Легче всего эту ответственность снять ссылкой, что "вот нас, академиков, не послушали" или "науку загубили". Но кто тогда будет отвечать за беспомощный и злобный стеб, который катится по всей стране, включая страницы школьных учебников и высшие политические и научные трибуны, с которых убеждают в гибели государства? Рассмотрим только несколько примеров несостоятельной и политизированной риторики жалоб и реальных ситуаций.
ДЕМОГРАФИЯ КАК ПОЛИТИКА
Для иллюстрации "России в обвале" чаще всего приводят данные о "вымирании нации", о катастрофических демографических потерях, включая несколько миллионов неродившихся детей, об уменьшении численности "государствообразующего народа" - русских, и т.п. Следует сказать, что сам факт уменьшения общей численности населения страны не должен рассматриваться как однозначно негативное явление. Многие страны мира, особенно из числа наиболее благополучных, имеют в последние десятилетия отрицательный рост населения. В России фактически наблюдается ситуация нулевого роста - общая численность жителей страны в 1998 г. была такая же, как десять лет тому назад (147 млн.). Но на самом деле современное население на 3-4 млн. больше, ибо статистика не учитывает большого числа бывших советских граждан из других государств (Азербайджана, Армении, Беларуси, Грузии, Таджикистана, Украины, Молдовы). Подавляющее большинство из них - это молодые мужчины, которые трудятся в сфере обслуживания, строительстве, торговле и приносят огромную пользу нашей стране. Без них не состоялись бы многие стройки и не было бы фруктов на рынках и в магазинах российских городов. Естественная убыль населения (здесь сказались кризис, нестабильность и воздействие неблагоприятного демографического цикла) была компенсирована миграционным приростом населения, качество которого (возраст, образование, профессиональный состав) выше, чем качество основного населения страны.
Примечательным фактом является устойчивое на протяжении всего десятилетия соотношение между городским и сельским населением (73% и 27%). Плохо это или хорошо? Скорее плохо, ибо чем более развито общество, тем меньше людей должно быть занято в сельском хозяйстве. Модернизация - это прежде всего урбанизация, а она после 1989 г. замедлилась - в значительной мере по причине отсутствия настоящей аграрной реформы и из-за наличия более конкурентной среды на рынке труда в городах. Последнее удерживает сельчан от когда-то легкого шага - ухода в городскую "лимиту".
Столь же стабильным (47% и 53%) оставалось соотношение мужчин и женщин. Эта достаточно большая диспропорция представляет собою негативное явление, но в предыдущие десятилетия положение было не лучше. Причина ее не столько в особенностях биологического воспроизводства населения, сколько в более высокой смертности среди мужчин по социальным причинам (алкоголизм, курение, травматизм, убийства).
За десять лет произошли существенные изменения в пространственном движении населения. Общая интенсивность внутренних миграций снизилась из-за экономической нестабильности и прекращения практики оргнаборов на грандиозные стройки. Зато частные интересы людей опять же пришли в противоречие с политическими установками и наивными прожектами. Речь идет о слабой заселенности Севера, Сибири и Дальнего Востока. На самом же деле усиленное заселение неблагоприятных для проживания людей арктических и субарктических районов страны в предшествовавшие десятилетия носило характер косвенного насилия (через романтическую пропаганду, "длинный рубль", сохранение московской прописки).
Начавшаяся в конце 80-х гг. человеческая конверсия Севера стала вполне нормальным явлением - к неудовольствию огромной армии чиновников-торговцев, занятых "северным завозом". Этот процесс носит благотворный характер: россияне переезжают в более благоприятный климат, где могут легче (дешевле) и дольше прожить, снижается нагрузка на хрупкую природную среду и сохраняются важные ресурсы для будущих поколений, появляется больше возможностей (в том числе и благоустроенного жилья) для остающегося населения, а тем более для аборигенных жителей, для которых эта среда является родной. Сибирь, особенно южная, и Дальний Восток - это несколько другое дело: здесь возможны и даже необходимы действительно массовое заселение и новое освоение, но не только через индустриальные мегапроекты (охрана среды и ресурсов здесь столь же актуальна), но и через своего рода систему гомстедов, т.е. наделение граждан бесплатной землей, часть которой могут обрабатывать и китайские эмигранты.
Кстати, в сибирских и дальневосточных регионах естественная убыль населения меньше, чем в среднем по стране, а в некоторых районах сохраняется естественный рост (Алтайский край, Тюменская область, Ханты-Мансийский, Ямало-Ненецкий, Таймырский, Усть-Ордынский Бурятский, Агинский Бурятский, Чукотский автономные округа, Тува, Якутия). По нашим оценкам,за последние десять лет численность аборигенных народов Севера и Сибири не уменьшилась, а некоторых - даже увеличилась. Принятие в 1999 г. закона о гарантиях прав коренных малочисленных народов России даст пополнение этих групп благодаря перезаписи национальности потомков смешанных семей и культурно ассимилированных граждан. Воспаленная риторика о вымирании северных народов беспочвенна, хотя коллапс системы государственного патернализма и разгул нового предпринимателя (от охотника-"европейца" до нефтегазовых корпораций) принес огромные проблемы для сохранения систем жизнеобеспечения и самобытной культуры аборигенных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока.
ЭТНИЧЕСКИЙ ФАКТОР
В России этнический аспект демографии является наиболее чувствительным по причине не столько самого факта культурного многообразия, сколько по причине длительного опыта огосударствления этничности. Здесь политические спекуляции неимоверны, а в суждениях ученых господствует старая схоластика. В стране сохраняется практика жесткого и официального деления граждан на народы, или национальности, и поэтому этническая статистика играет политическую роль, точно так же, как и сохраняющаяся расовая статистика в США, хотя именно американские ученые успешно инициировали отказ от понятия "раса" как научной категории. Сохраняется клише: сколько "наций и народов" живет в том или ином месте или работает на том или ином заводе, и этот подсчет навязчиво ведется не только путем переписей населения, но и с помощью кадровых и жэковских анкет. Пропагандируемая "национальная структура" (имеется в виду этнический состав населения) часто является единственным средством для обоснования этнократического правления и для политической мобилизации граждан. Но это вредит общероссийской гражданской идентичности.
Трудно сказать, что является нормой или позитивным в этнической структуре, но одно бесспорно: это - сохранение этнокультурного многообразия населения. К чести нашей страны, ни в прошлые десятилетия, ни в годы трансформаций не произошло того, что называют "вымиранием" народов. Даже самые малые группы за последние годы сохранили или увеличили свою численность. При этом следует учитывать, что численность этнической общности меняется не только в результате рождаемости и миграции, но и в результате смены самосознания. В начале процесса перемен мне представлялось, что к переписи 1999 г. большую демографическую потерю понесут русские из-за того, что менее престижно становится быть русским, особенно в пределах этнотерриториальных образований (республик и округов). Но этого не произошло, и считаться русским для потомков смешанных браков по-прежнему более (или в равной мере) престижно даже в российских республиках. Зато произошел резкий отток русского населения из северокавказских республик, за что, безусловно, несет ответственность местный национализм.
После 1989 г. большинство крупных российских народов, в том числе русские, башкиры, татары, чуваши, буряты, кабардинцы, коми, кумыки, тувинцы, удмурты, имели нулевой или незначительный рост численности. Уменьшилась абсолютная численность украинцев, белорусов, мордвы, российских немцев, марийцев, казахов, евреев. Превышающий средние по стране показатели рост был у армян и осетин (за счет мигрантов), у якутов и у народов Северного Кавказа, особенно у народов Дагестана (за счет естественного прироста). Самый высокий рост численности среди населения самых бедных районов страны говорит о том, что так называемое "вымирание народов" с состоянием условий жизни никак прямо не связано. Более того, исчезновение народа (факт очень распространенный, но в России редкий) совсем не тождественно депопуляции или физическому исчезновению представителей определенной культуры, а чаще означает смену ими этнической идентичности, т.е. ассимиляцию в пользу другой культуры.
Этническая демография периода трансформаций отмечена более быстрым ростом численности северокавказцев, а значит, сокращением доли русских (кстати, татар и чувашей также) в общем населении страны. К сожалению, это - тема для громких спекуляций, и профессионально ее никто не осмеливается обсуждать. Какова доля русских в стране - это не вопрос жизненной стратегии государства. В дореволюционной России и в СССР русские никогда не составляли более 55%, но государство существовало, а распалось не по этой причине. Сейчас по доле самой большой этнической группы - русских - Россия почти такая же моноэтничная страна, как Китай, где, кроме 90% ханьцев, имеется не менее 100 млн. представителей разных национальностей. Подавляющее демографическое господство одной группы мало что дает для крепости государства, ибо даже 1% населения и территории, который составляют чеченцы и Чечня в России, способен стать базой вооруженной сецессии и крупномасштабной войны. Действительной проблемой является высокая рождаемость в горных дагестанских и других северокавказских селах, где недостаточно ресурсов, а завышенные социальные ожидания и неприятие бедности вызывают напряженность, конфликты и выход граждан из правового пространства. В целом же период реформ в России связан с некоторыми серьезными демографическими проблемами (это прежде всего относительно высокая смертность, особенно среди мужчин и детей), но ни одна из них не может квалифицироваться как катастрофическая.
МИР ВЕЩЕЙ И УСЛУГ
Пища, одежда и жилище - три столпа материальной культуры, а состояние здоровья - основной показатель уровня модернизации общества. Этими категориями далеко не ограничивается жизнь современного человека, ибо есть еще огромный мир других используемых вещей и услуг, как и мир ощущений и духовных ценностей. И все же основная часть населения живет повседневными заботами материального обеспечения, которые лежат в основе уровня и качества жизни.
На протяжении всей истории России ее жители (за исключением южных районов) имели достаточно небогатую кухню со скромной диетой, в которой был явный недостаток витаминизированной углеводной пищи, прежде всего фруктов. Свой первый апельсин и банан я съел уже будучи студентом МГУ, ибо в моем уральском городке, кроме яблок и новогодних мандаринов, фруктов не продавалось. Сегодня в этом городке, которому по-прежнему далеко до экономического процветания, те же азербайджанцы обеспечивают хороший рынок основных фруктов и фруктовых соков, и жители их покупают (иначе бы не привозили!). Новый и огромный по своим размерам ввоз в страну фруктов внес историческое изменение в структуру питания россиян. Несомненно, увеличилось потребление рыбы, даже если официальная статистика не показывает этого по причине "внесистемной" добычи и продажи данного продукта. Выросло потребление сыров и колбасных изделий (опять же в основном за счет импорта), и люди уже забыли времена плавленых сырков "Волна" и буфетных сарделек.
Снижение потребления мяса, молока и яиц мало о чем говорит, как и общее снижение потребления продуктов питания. В последние десятилетия население страны не страдало недоеданием. Оно страдало от несбалансированной структуры питания, и если этот дисбаланс выравнивается даже ценой сокращения общего потребления продуктов (в некоторых семьях, например, практически прекратили покупать яйца), но при этом расширяется их ассортимент, то этот процесс носит скорее позитивный характер.
Не менее важны изменения в системе организации питания. Современный человек готовит и потребляет пищу не только дома, но и с помощью системы общественного питания. Еще десять лет тому назад огромной проблемой для небогатого гражданина было пообедать на Невском проспекте в Ленинграде или на улице Горького в Москве, не говоря уже о более провинциальных местах. Унизительные очереди в грязные уличные пельменные, в рабочие столовые и в институтские буфеты отнимали время и даже здоровье. Рестораны были не для того, чтобы поужинать, а чтобы "гульнуть". Сегодня ситуация с "общепитом" совершенно иная. Резко выросло общее число ресторанов и кафе, не говоря уже о новой культуре уличных продуктовых ларьков и палаток или об одиночных частных торговцах разной едой на улицах и дорогах. Впервые в таких масштабах люди в России, особенно молодежь, стали есть и пить за пределами дома, и это огромный сдвиг в народной культуре.
Еще одна разительная перемена в жизни людей за последние годы - это радикальное расширение круга предметов быта и социальных благ. Номенклатура предметов, используемых человеком для повседневной жизни (так называемые "вещи"), - крайне важный показатель степени модернизации общества. Хотя количество вещей не обязательно определяет мораль и ценности общества и делает человека счастливым, все же в целом это именно так. Безусловно, что чем больше вещей использует человек в повседневной жизни, тем лучше качество этой жизни. Особенно это касается быта, что прямо связано с комфортом, гигиеной и здоровьем людей. Некоторые перемены в этом плане могут казаться малозначимыми, тем более что они не очень связаны с макроэкономическими успехами. Если за последние десять лет миллионы людей стали пользоваться туалетной бумагой, а не смятой газетой, чистить зубы (оказывается бывают щетки мягкие, средние и жесткие!) набором из десятка паст, мыться шампунями (для разных волос, для взрослых и детей, с ополаскивателем и без), то уже одно это принципиально изменило бытовую культуру к лучшему.
Недовольство многих людей по поводу телерекламы женских прокладок, жевательной резинки и памперсов не должно мешать нам видеть в них огромную перемену в бытовой гигиене. И таких внешне малых, но крайне значительных новаций в повседневной жизни россиян за какие-то десять лет произошло больше, чем в какой-либо предшествовавший исторический период. Люди освоили использование сотен новых вещей и услуг: от уже упоминавшихся до технологически сложных бытовых новаций (стиральные машины-автоматы, телефоны с автоответчиком и мобильные, обогревательные приборы, печи ВЧ, цветные телевизоры с дистанционными пультами и многое другое). Из десяти уличных рекламных щитов девять рекламируют товары и услуги, о которых у нас даже и не слышали десять лет тому назад.
Подавляющее большинство советских семей обходилось крайне ограниченным набором жизненных вещей, не зная об их существовании или не будучи способными "достать" (именно достать, а не купить!). В силу высокой грамотности населения желание обрести и пользоваться многими вещами при ограниченных формах социальной самореализации (работа, семья, квартира, отдых в очередной отпуск) было огромным, и идеологией потребительства советские люди были проникнуты не меньше, а даже больше, чем в других, порой более состоятельных обществах. В 60-80-е годы эта идеология с огромной энергией и изобретательностью утверждалась в частных стратегиях людей. Обшарпанные подъезды и захламленные лестничные клетки скрывали за дверями квартир обустроенное жилье с приличной мебелью, хорошим набором посуды и вполне сносным гардеробом.
Одержимость обустройством, скромная красота и чистота были разительными по сравнению с загаженностью пространства, начинавшегося за квартирной дверью. Именно здесь лежала впечатляющая грань между миром частного, личного и миром общественного, вернее, государственного (а значит, ничьего). Советский человек был очень частным человеком, и именно это обстоятельство пропустила наша экспертиза, увлекшись анализом мира пропаганды и верхушечных установок.
Что действительно отличалось от более обустроенных обществ, если говорить в масштабе всей страны, так это сохранявшиеся в больших городах коммунальные квартиры и частное жилье малых городов и сел. Здесь жилое пространство было явно ограниченным, быт - неустроенным, а требовавшиеся для жизнеобеспечения усилия - неимоверными (ежедневные дрова для печки, вода из колодца и прочее). Здесь фактически был "третий мир", но не афро-азиатская нищета, а тот, который можно наблюдать во многих странах, особенно в Северном полушарии, где в бедных деревнях Ирландии, Испании, Италии, Греции (не говоря уже о Восточной Европе) жизнь остается достаточно скудной и некомфортной.
Под воздействием этнографических описаний традиционного русского жилища мне иногда казалось, что "пятистенка" с русской печью - это надолго, если не навсегда (климат, историко-культурная привычка и т.д.). Еще десять лет назад, проезжая по российским дорогам, можно было наблюдать, как располагавшие средствами граждане строили кирпичные дома в деревнях и малых городах, фактически повторяя русскую избу по параметрам и архитектуре. В большинстве же населенных пунктов в 60-80-е гг. индивидуальное жилье почти не строилось.
Подлинная перестройка в России началась не с торговых кооперативов и не с московских политических манифестаций. Она началась с изменений в отношении к жилью и к вещам, и в этом смысле перемены носят глубоко позитивный характер. По всем стандартам жизненного благосостояния основным считается жилье, его размеры и благоустроенность. За последние десять лет в России построено больше домов, чем за весь послевоенный период. Во многих российских деревнях сегодня каждый третий дом - это новый дом. Граждане преодолели серьезный культурный барьер в представлении о жилище, и на смену одно- или двухкамерному жилищу пришел дом с более крупными параметрами, многоуровневый и с несколькими комнатами, а также с внутренним туалетом.
В стране бум производства строительных материалов, и по обочинам дорог и в городах на целые кварталы бурлят рынки по их продаже. Помимо действующих, закуплены за рубежом и запущены сотни кирпичных заводов. Текущая госстатистика жилья мало о чем говорит, ибо не учитывает загородное строительство и многие другие вещи (новые пристройки, многоквартирное частное жилье). Но даже по данным этой статистики, общая площадь жилищ в стране выросла с 2,1 млрд. кв. м в 1985 г. до 2,7 млрд. кв. м в 1997-м. Причем частный фонд увеличился в два раза, а на самом деле в несколько раз, если считать все построенное гражданами жилье.
Люди получили бесплатно или купили по мизерным ценам миллионы новых земельных участков (в стране 40 млн. землевладельцев!) и научились строить более просторное и комфортное жилье, какого в стране не было за всю ее историю. Еще десять лет назад раму для арочного окна было сделать некому, и, кроме наличников и железных петушков на печных трубах, никакие архитектурные украшения не использовались. Сейчас большинство новых домов как сельских, так и дачных, обставлены солидными мебельными предметами, над каждым домом - телевизионная антенна, рядом с почти каждым - гараж. Кстати, не замечать почти всеобщую автомобилизацию страны (около 30 млн. произведенных и завезенных машин за десять лет!) - это проявление массовой слепоты и плохой социологии.
Создание основы благосостояния людей - жилья сопровождается уродливыми явлениями, которых можно было избежать и еще придется исправлять. Вместо издания вычурных журналов по домоустройству нужно было создавать условия и объяснять, что настрой на дачную жизнь в дорогих и больших домах ошибочен, не соответствует нашим климатическим условиям. Городское население вбухало миллиарды долларов в загородное жилье, которое не имеет коммуникаций, которое невозможно отопить зимой и в котором работающая семья с детьми постоянно проживать не может из-за отдаленности от места службы и из-за отсутствия рядом школы и больницы. Было бы лучше строить все эти комфортные дома в городской черте - в таком случае сейчас и города выглядели бы лучше, и потребность в квартирах была бы меньше. Но примитивная мечта советского человека о даче и нежелание городских властей предоставить землю для частных домов (столько их сносили, чтобы построить многоэтажки!) оказались сильнее. Большинство частных домов-монстров не функционирует, и перспектива их полноценного использования неясна, как и будущее большинства из миллионов новых дачных построек. Работающие горожане жить в них не смогут, а новому селу они не нужны в таком количестве. Видимо, это останется памятником нашему неправильному социальному планированию, отсталому менталитету и неразвитой городской антропологии.
РЕВОЛЮЦИЯ ДВОЙНОГО ОТРИЦАНИЯ
Современные государства так же уязвимы, как и государства прошлого. И главные вызовы государству сегодня находятся внутри самих политических сообществ. Важнейшим моментом для существования общей лояльности (на бытовом языке - "любви к родине" и т.п.) являются условия социального преуспеяния, которые создаются данным государством и для чего люди образуют, принимают и защищают свое государство. Эти условия могут быть далеко не самыми плохими, но воспринимаемыми как плохие - скажем, в результате навязываемого мнения непредставительного меньшинства при слабой компетенции индивидуального сознания и даже под влиянием внешней пропаганды. Ситуация в России последних лет с этой точки зрения в отечественном обществоведении фактически не рассматривается, хотя здесь можно было бы поискать ответы на многие мучительные вопросы.
Хотя формально все нынешние постсоветские государства легитимны, ибо оформлены приемлемыми внутренними и внешними процедурами, сам факт существования этих государств требует постоянного подтверждения. Применительно к России ситуация оказалась наиболее сложной, ибо ее больше всего затронула своего рода "революция двойного отрицания", когда вместе с демонтажем политического режима и его идеологии, которая, кстати, включала мощный компонент государственного (советского) патриотизма, оказались отринуты и само государство, и даже жизненная повседневность, существовавшая на протяжении десятилетий. Многообразие прошлой общественной жизни и противоречивые результаты советской политики, в том числе и в так называемом национальном вопросе, оказались редуцированы к литературным версиям "манкуртизации", "народоубийства" и т.п. Применительно к современному состоянию доминирует версия о "криминальном государстве" и "разбойном капитализме", которая также отрицает легитимность государства уже в его новой конфигурации.
Уходом от заботы о признании государства и его обустройстве как в экономике и политике, так и в умах людей являются дебаты об уникальности России, о российской или евразийской цивилизации, российском суперэтносе, разных вариантах географического и культурного детерминизма, а также одержимость пропагандой "многонациональности" при третировании общероссийской культурно-языковой и ценностно ориентированной общности. От ученых, а не от политиков идут предписания считать "родным" языком не материнский язык, язык дома и общения, а тот, который совпадает с паспортной записью национальности. От ученых, а не от политиков поступают наставления гражданам, что их "настоящие", "традиционные", "национальные" религии есть шаманизм и язычество, а не та вера, которую приняли их предки сто или двести лет тому назад. От ученых, а не от политиков исходят археологические, антропологические и архивные данные, что часть владельцев домов на одной и той же улице живет на "своей" этнической территории, а часть - не на "своей". Из тех же академических постулатов родились доктрины "своей" государственности или "безгосударственности", хотя в пределах России все имеют общее государство и у каждого есть паспорт как правовое подтверждение этого факта.
Западное академическое сообщество с энтузиазмом разделяет саморазрушительные язык и методологию российского обществознания. Казавшаяся когда-то несерьезной рейгановская метафора "империи зла" или поверхностная формула французского историка Каррер д"Анкосс о "распадающейся империи" ныне стали непререкаемыми объяснительными концептами. Инерция мышления холодной войны и энтузиазм молодых соискателей степеней и грантов, чутко улавливающих потребности новых геополитических соперничеств, активно утверждают наши же собственные подсказки о "криминальном государстве", о "мини-империи", о "многонациональной стране", о самоопределении "несамоопределившихся наций" и т.п. Из всего этого рождается образ России как чего-то не свершившегося, как некой "ничейной территории" (terra nullis), открытой для новых геополитических дизайнов.
Эти верхушечные дебаты являются радикальным разрывом с сознанием молчаливого большинства, тех самых россиян, - термин, который некоторым ученым и политикам представляется эвфемизмом, чем-то наподобие "марсиян". Как отмечает Глеб Павловский, действительно, в 1991 г. было выкрикнуто слово "Россия" в значении советской республики РСФСР - государство не очень понятное и плохо продуманное. В этом смысле Россия состоялась сначала как акт речи, но именно этот акт речи быстро обрел реальность. Здесь нет исторической аномалии, ибо таким же образом состоялись и другие современные государства. Рядовые граждане приняли новое государство, ибо вопрос о государстве для них - это не вопрос трудно разделяемого элитой символьного и ресурсного наследия, а вопрос о тех новых возможностях для личной жизни, которые ожидаются с новым государственным обозначением территории, где они жили и продолжают жить.
У обывателя, в том числе и интеллигента, нет государственного мышления в его повседневном варианте. Его государство - там, где лучше или где привычнее. Постулат, когда-то высказанный академиком Абалкиным, пребывавшим в поиске национальной идеи, что служение стране и нации должно быть выше личного интереса, является, строго говоря, ненаучным. Ни один человек, включая академиков, ни одного дня в своей жизни по этому принципу не прожил и жить не должен, за исключением особо распропагандированных энтузиастов. Даже чеченские комбатанты преследуют вооруженной борьбой и террором достаточно утилитарные интересы под лозунгами "национального самоопределения".
Нынешнее государство под названием Российская Федерация - свершившийся факт, и все рассуждения в обратном направлении есть плохая услуга этому государству и разрыв с реальностью. В равной мере существует и российское согражданство, гораздо более гомогенное, чем в большинстве государств мира. Другое дело, что есть проблема кризиса идентичностей, особенно в аспекте диалога между прошлой советской и нынешней российской лояльностью. Однако в последнем мне видится академическая форма преувеличения проблемы. Из повседневных наблюдений не видно, чтобы наши граждане ложились спать (если только они не дождались опроса-пародии в программе "Времечко") и вставали утром с подобными вопросами или терзали ими своих сослуживцев. Российская наука должна сделать предметом своего интереса социально-политическую и сложно-культурную общность россиян. Именно сложная (гибридная) культурная целостность, "негомогенное целое" (выражение Михаила Бахтина), а не абстракция "межнациональных отношений", заслуживают настоящего внимания и научной реабилитации.
АНТРОПОЛОГИЯ ВЛАСТИ
Задача состоит в том, чтобы понять и объяснить власть, в том числе и для самих властвующих. В этом плане новое российское знание серьезно отстает от потребности, а старое знание этими вопросами фактически и не занималось, ибо советская власть во многом носила сакральный характер и академическому скальпелю не поддавалась. Здесь есть целый ряд свежих проблем. Одна из них - это делегирование во власть и выход из власти. Интересны в данном контексте не только правовые нормы и другие механизмы поведения человеческого материала, вернее, мутации человеческого материала в системе властных отношений. Открывшийся для более широкой состязательности и внешней экспертизы домен власти в России оказался достаточно неожиданной научной задачей и породил ряд поверхностных взглядов, которые, в свою очередь, привели к "ошибкам власти". В частности, утвердился и сохраняется постулат "честной" и "нечестной" власти - в том смысле, что во власть попадают жулики и взяточники и от этого происходят многие российские беды. Число не оправдавших надежд множится с каждой новой сменой когорты властвующих, и уже это заставляет усомниться в верности исходной посылки приоритета положительной моральности человека во власти. Не дает ответа на вопрос и рецепт сделать властвующих достаточно состоятельными людьми, чтобы они не воровали, хотя, действительно, нищие политики порождают и нищую политику.
Вопрос честной власти в России - это вопрос прежде всего правил и контроля, а уже потом вопрос моральных внутренних регуляторов и внешних увещеваний. Поскольку власть - это одна из самых престижных и значимых для общества профессий, рекрутирование в нее происходит трудным и сложным селективным путем. В принципе, как и в племенном обществе, этот процесс основан на компетенции, авторитете, силе и богатстве в различных сочетаниях значимости и использования этих факторов. Но те, кто приходят во власть, будучи специфически отборным (и чаще всего добротным) человеческим материалом, обладают завышенными запросами и ожиданиями. Они способны к рациональной саморефлексии: "я управляю такой богатой страной (краем, отраслью, компанией)" или "я так много делаю для страны (республики, народа, института)", что имею право жить лучше и даже богато. Сентенция Коржакова в его мемуарах: "что же, я так и уйду из Кремля оболганным и нищим?" вполне верна в смысле всеобщего правила. В России это всеобщее правило обрело особые формы приватизации принадлежавших государству собственности и ресурсов через власть или через приближенность к власти. В народной метафоре и на языке политической оппозиции этот процесс получил обозначение "разграбление страны" или "ограбление народа". В значительной мере это оказалось возможным в силу пассивности и безгласности населения в эпоху, получившую обозначение glasnost.
По этой причине усилия специалистов по власти, а вместе с ними и более широкой общественности, должны быть направлены не столько на бесполезное морализаторство, сколько на установление пределов обеспечения материальной состоятельности властвующих, в том числе в зависимости от материального положения, самих управляемых. Новая российская власть действует по принципу полезных аналогий и заимствований. Посещая Капитолий, российские законодатели видят многочисленный штат помощников у своих коллег, но не замечают их личные машины (без водителей) на платной парковке у здания конгресса. Они хотят таких же просторных офисов, но не спрашивают про арендуемые или покупаемые конгрессменами квартиры в Вашингтоне. Именно разрушение старых и отсутствие новых правил и общественного контроля позволили российским властвующим создать симбиоз старых и новых привилегий, которые обрели внешне неприличный, но, к сожалению, терпимый избирателями и налогоплательщиками характер. В этом смысле власть такая, как и мы сами, - она есть наше отражение.
Имеется и особая культурная специфика образов российской власти и властных иерархических взаимодействий, которая во многом оказалась заимствованной из старой системы статусных привилегий и символов. Это - градация особых номеров служебных автомашин, служебных пропусков (вплоть до "вездехода"), численности охраны, месторасположения дачного дома и т.п. Нецензурная речь и особенно ритуально-рутинное потребление алкоголя - это уже не просто культурологическая, а социально-политическая проблема, выходящая на уровень вопросов национальной безопасности. Фактически все решения по Чечне в 1994-1996 гг., от самых высших до военно-полевых, принимались в состоянии алкогольной интоксикации.
Есть проблема амбиций и самонадеянности власти, также доставшаяся в наследство от периода "слуг народа". Только вместо строгой иерархии и культа вождя, за которым было высшее и последнее слово, появились множественные центры власти и многие вожди, каждый из которых узурпировал избирательный механизм для собственной легитимизации и персональной свободы действий. Особенно ярко это сказалось в заимствовании новых или возрождении старых обозначений для "первых лиц" разного уровня. Так в России появились "президенты" и "губернаторы", чтобы можно было говорить: "я и мой народ", как это стал делать одним из первых бывший президент Северной Осетии Ахсарбек Галазов, а за ним и другие.
С точки зрения политической антропологии в современной России есть еще ряд важных проблем. Это состояние компетенции правящего корпуса и экспертного обеспечения законодательно-правовых норм и управленческих решений. Это необоснованная или цинично политизированная эскалация низовой мифологии и несостоятельных доктрин на уровень официальных текстов и деклараций. Это, наконец, проблема гражданской ответственности властвующих и проблема их "мягкого" выхода из власти.
ПОВЕДЕНЧЕСКИЕ НОРМЫ И ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ
Традиционное обществоведение пользуется обычной дихотомией: "власть" и "народ". Однако либерализация породила нового актора среднего уровня. Под этим понятием я имею в виду слой активистов, политических и этнических предпринимателей, действующих вне институциональной власти и системных отношений. Это также новое явление со своей культурной спецификой. Здесь есть явная узурпация коллективной воли тех, от имени которых действуют активисты. Как правило, это лидеры (легитимные и самозваные) групп меньшинств, в том числе этнических и религиозных. Достаточно юридически зарегистрировать реальную или мифическую организацию под названием "Союз мусульман России", чтобы сразу стать "лидером мусульман" в стране. Современное самозванство (от "академиков" и "человеков года" до "национальных лидеров") - это крайне интересная черта ментальных приватизаций у российских граждан, которые обнаружили, что можно гораздо больше, чем это было долгое время позволено. Кстати, этим (в основе своей советским) стремлением к статусности и иерархии довольно ловко пользуются авантюристы-предприниматели: за последние годы всевозможные "нью-йоркские академии" и дарители дипломов и званий неплохо заработали на денежных переводах и взносах россиян, посылая им разного рода красиво напечатанные бумажки.
Можно иронизировать или гневаться по поводу того, что наряду с "настоящими" появились "ненастоящие" академики, можно ревностно оберегать узкий мир официальных привилегий и наград (как заявил Олег Табаков, прижимая к груди врученный президентом диплом: "Получали, получаем и будем получать"), но в целом символьно-статусная сфера российской жизни стала существенно другой. Она лучше прежней, ибо свободнее и разнообразнее. Но это не значит, что в ней нет проблем. Главная проблема - как статус и престиж, а также ресурсы, условно говоря, внесистемных (имея в виду старую систему) акторов сосуществуют с порядком и государственностью и насколько они признают последние. Здесь есть проблема политически корректных симпатий: почему один "внесистемный" активист с нашитыми на штаны казачьими лампасами получает кабинет в Кремле и входит в систему, а другого третируют или не замечают. Или же замечают и поддерживают откровенные внешние манипуляторы, чтобы разрушить легитимный порядок. Ибо именно на этом среднем уровне инициируется вызов по отношению к статус-кво и даже массовый выход из правового пространства.
Что касается уровня "масс", то традиционный подход трактует его как инертный и больше всего страдающий. Здесь произошли не менее глубокие трансформации, которые подтверждают мое наблюдение, что способность общества к инновациям и модернизации гораздо выше, чем это представляют и замечают ученые, особенно отслеживающие макроуровни общественного процесса, или этнографы "традиционных общин". В стране осуществилась массовая приватизация времени, пространства и, отчасти, ресурсов (здесь круг гораздо уже). В последние годы россияне открывают внешний мир, хотя, к сожалению, ценой снижения интереса к собственной стране. Сейчас ежегодно выезжает за рубеж порядка 10 млн. человек, причем не за государственные 7 долл. в день, как в прошлом, а на свои собственные средства. Такого не могут позволить себе бразильцы или мексиканцы, которые, по официальной статистике, пребывают с россиянами примерно на одном уровне достатка.
Российские "народные массы" демонстрируют разительный прорыв в культурном производстве, которое и до этого относилось к числу приоритетных для человека и для государства. Из этой сферы я возьму только образование, науку и высокую культуру. Здесь, пожалуй, сократилось только число дошкольных образовательных учреждений (у родителей появилось больше возможности воспитывать детей дома, так как больше стало неработающих матерей). Все школы и вузы функционируют, и престиж образования не снизился, если судить по набору студентов и по более богатому выбору образовательных институтов. Число вузов выросло с 502 в 1985 г. до 880 в 1997 г., а число студентов - с 2,9 до 3,2 млн. за тот же период. В целом именно жизнь молодого поколения оказалась намного лучше и интереснее. А улучшение жизни детей есть общее улучшение. Те, кто желал бы вернуться назад, детей хотят оставить в нашем времени. Но так не бывает!
Так называемый "кризис науки", возможно, касается ряда естественных наук и военно-промышленных разработок, но общественные науки он затронул только в плане кризиса теоретико-методологических основ, да и это имело место скорее на начальном этапе российских трансформаций. Риторика жалоб здесь (и не только здесь) используется главным образом для того, чтобы сохранить государственное обеспечение, действующую систему организации науки и существующие кадровые ресурсы. Это само по себе понятно, но к реальному кризису имеет условное отношение. За последние десять лет Институт этнологии и антропологии РАН произвел научной продукции в три-четыре раза больше, чем за предыдущее десятилетие. Такая же ситуация в других гуманитарных институтах. В обществоведческий арсенал введено огромное количество новых и забытых имен ученых, осуществлены крупномасштабные переводческие проекты. Новым и позитивным явлением стала деятельность двух государственных научных фондов (Российского фонда фундаментальных исследований и Российского государственного научного фонда), через которые получает поддержку лучшая часть ученого сообщества.
Мы не затронули целый ряд общественных сфер, где происходят или уже произошли глубокие трансформации, которые не замечаются или плохо интерпретируются. Но даже этот анализ позволяет сделать вывод, что в России стало жить лучше, хотя и сложнее.
НГ-Сценарии. 2000. 12 января. № 1. С.6, 9.