Научные труды
Валерий Тишков: «Вернуть, переиграть или перевернуть историю не удается никому»
11 февраля 2010 года
2 февраля в Москве, в Главном здании Российской академии наук состоялся международный круглый стол «История, историки и власть». Он прошел в рамках Года Россия-Франция, и был инициирован Франко-российским центром социальных исследований и Отделением исторических и филологических наук РАН. Одним из организаторов с российской стороны выступил историк, этнограф, академик Российской академии наук, директор Института этнологии и антропологии РАН, член Общественной палаты РФ Валерий Александрович Тишков. Он рассказал редакции сайта «Президент России молодым ученым и специалистам» о том, как заявленная тема отражается в историческом сообществе, и какие проблемы обсуждают сейчас историки во всем мире.
– Валерий Александрович! Темы, которые обсуждались на днях на круглом столе «Историки, история и власть», надо отметить, весьма животрепещущие и активно обсуждаются как в прессе, так и среди ученых. Как проходила дискуссия? Была ли бурная полемика, какие вопросы вызвали разногласия?
– Уже сам факт, что самый престижный Президентский зал на 120 человек в Главном здании РАН был полон в течение всего дня, говорит о подлинном интересе к теме круглого стола. Причем, самое отрадное – этим интересуется молодое поколение историков. Самые важные вопросы – это что есть наука истории как профессиональное занятие, и что есть историческая память, которая живет и в каждом человеке и в обществе. Когда происходят глубокие катаклизмы, как, например, распад одной страны на 15 государств, то встает вопрос права на собственную версию национальной истории. На чем она должна строиться? На мифологии, на создании образа врага, на объективных исторических данных? В какой мере за это отвечает власть и где пределы ее вмешательства в дела историков как ученых? Можно ли законами устанавливать историческую истину? Еще много разных вопросов, но особой бури не было. Все было в духе подлинной научной дискуссии.
–Поскольку круглый стол был международный, проходил в рамках Года Россия-Франция, интересна разница взглядов в разных странах на заданную тему. Есть ли она? И в чем проявляется?
– Французские коллеги были одними из организаторов и приехали мощным составом. Академик Пьер Нора вообще считается отцом нового направления в изучении феномена исторической памяти и памятных мест на примере Франции. Он же создал общество за свободу истории от вмешательства власти, ибо во Франции были бурные дискуссии по этой теме и предлагались законы по части объявления криминальными разные события в истории страны (крестовые походы, колониальное прошлое Франции и т.д.). В чем-то ситуация напоминает ситуацию в постсоветских странах, включая Россию, в последние годы. Нам этот опыт очень интересен без прямого поучительства.
– Многие, говоря о различии между народами, употребляют слово ментальность. Чем это отличается от национальной идентичности?
– Ментальность – это скорее категория из психологии, как личностной, так и коллективной (набор мировоззренческих и поведенческих норм, которые могут исторически складываться среди членов того или иного сообщества – народа, профессиональной и возрастной группы и т.д.). Национальная идентичность может быть вполне заменена более привычным выражением на русском языке – национальное самосознание. В последнее время мы говорим не только об идентичности в смысле самосознания представителей определенной этнической общности (русских, татар, чеченцев, и т.д.), но и о российской идентичности, т.е. о комплексе черт и представлений, которые отличают россиянина от жителей других стран. Среди этих отличительных характеристик россиянина лояльное и даже любовное отношение к своей Родине – России, включая и свою малую Родину – место, где родился, вырос и живешь (мы называем это патриотизмом). Это также общий культурный багаж на основе, прежде всего русского языка, общая история и еще много общего, что делает нас согражданами, даже если мы разные и имеем разные ментальные характеристики. Национальная идентичность – это больше относится к социально-культурной сфере.
– Культура патриотизма. В достаточной ли мере она сейчас развита в России? В том ли ключе идет образование? Что по этому поводу говорят французские коллеги? Как у них обстоят дела с любовью к Родине? Кто должен заботиться о развитии этого чувства?
– Французы, можно сказать, стали родоначальниками патриотизма, начертав слово «патриа» на знаменах Французской революции. Французы остаются большими патриотами своей страны, особенно своего языка и своей культуры. Но представление о том, кто есть настоящий француз, сильно изменилось в последние десятилетия, ибо выросли поколения новых жителей – потомков мигрантов и даже мигрантов в первом поколении. Особенно много таких французов из числа выходцев из бывших французских колоний. Сегодня сказать, что президент страны Николя Саркози (выходец из венгерско-еврейской семьи) не является французом, это значит сказать глупость. В России состав населения также меняется, но для него исторически свойственен патриотизм. Воспитанием патриотизма занимается, прежде всего, сама жизнь, а точнее – места, где человек вырос и живет сознательной жизнью, где ему понятен язык и традиции. Воспитанием патриотизма замается школа через уроки истории, краеведения, языка и литературы. Патриотизм воспитывается через всю нашу среду, включая кино, театр, телевидение, СМИ. И очень важный инструмент воспитания патриотизма – это путешествия по стране и собственный жизненный опыт.
– На круглом столе была тема «Проблемы имперского и колониального прошлого». Много ли общего в российском и французском имперском опыте? Каковы последствия? Может ли историк на основе анализа прошлого судить о том, что произойдет дальше? Есть ли логика, закономерность, цикличность исторических событий?
– Во Франции и в постсоветских странах среди историков популярна научная концепция «постколониализма», о которой много написано. Я лично не считаю этот подход продуктивным при объяснении характера СССР как государства. Между распадом Французской колониальной империи и распадом СССР различий больше, чем сходства. История служит для того, чтобы лучше понять настоящее и только частично предвидеть будущее. Но «железных» законов истории, а тем более «циклов» истории фактически не существует. Человеческая история – это открытый процесс. Что было, то было. Вернуть, переиграть или повторить историю обычно никому не удается. Хотя желание такое присутствует постоянно, и даже делаются такие попытки «исправить исторические несправедливости» или перевернуть историю с ног на голову без достаточных на то оснований в виде исторических фактов и научных аргументов. Попытка подвергнуть пересмотру правое дело антигитлеровской коалиции – одна из таких попыток переиграть историю.
– Обсуждалась ли тема исторических фальсификаций и связанной с ними ответственности? Ведь это как раз один из моментов возможного пересечения интересов науки и власти.
– Эта тема конкретно не обсуждалась, кроме вопросов пересмотра истории явно в политических целях, в целях создания образа врага или в целях утверждения легитимности власти. Здесь уже очень давно исторические писания и интересы власти пересекаются. Начиная с египетских надписей на гробницах и древних русских летописей и кончая современными учебниками истории.
– Каковы итоги круглого стола? Как взаимодействует власть с историками и историей у нас и во Франции?
– Главный итог круглого стола – это прямой и открытый разговор уважаемых представителей российской, французской и германской исторической науки. Он был крайне необходим, ибо некоторые зарубежные коллеги нагоняют страхи и организуют через привычные с советских времен каналы типа «Радио Свобода» скороспелые заявления типа «Петиции в защиту свободы исторических исследований в России». Такую петицию сочинили, например, итальянские историки и активисты. Мы могли бы также принять подобные петиции в связи с попытками Берлускони и Саркози принимать «законы памяти». Но как-то не хочется возвращаться к временам жестоких идеологических битв. Такой закономерности в истории я не знаю, чтобы после одной большой идеологической битвы обязательно бы следовала другая большая битва.
В России власть сейчас взаимодействует с историками больше через своего рода частные контакты, имея набор избранных имен, групп и даже фондов. С Российской академией наук связь также имеется через научно-исследовательские институты исторического профиля. Больших обсуждений больших вопросов на профессиональной площадке историков власть избегает. Да и такой площадки в виде национальной исторической ассоциации, к сожалению, в России не существует. Кто смелее и шустрее, тот чаще оказывается ближе к власти. Но так было всегда, как во Франции с времен Гизо и Тьерри, так и в России с времен Карамзина.
Выступление академика В.А.Тишкова на международном круглом столе «История, историки и власть»
(Москва, 2 февраля 2010г.)
Сегодня историческая тематика вышла на передний край общественно-политической жизни. Это не может не радовать профессиональных историков и одновременно вызывать озабоченность за состояние науки и профессии. При определенных условиях наши общие усилия должны дать позитивные результаты. Одним из таких условий является поддержка фундаментальных научных исследований на принципах обеспечения профессионализма, академической свободы и гражданской ответственности. Несмотря на жестокие деформации прошлых режимов и на драматическую судьбу ученых-историков, российская историческая наука сегодня представляет собой одну из авторитетных национальных школ в мировой исторической науке. Могу это засвидетельствовать как участник почти всех международных конгрессов историков после 1970 года. Хочется, чтобы эти стандарты были приумножены нынешним поколением при условии, что старшее поколение не будет «заедать век» молодых и предоставит им возможности для роста и самовыражения. Но и молодое поколение не должно ограничиваться подходом tabula rasa и могло бы учитывать опыт предыдущих поколений без тотального отрицания.
Приведу один личный пример. В 1985 году в издательстве «Наука» вышла моя книга «Историки и история в США», которая, на мой взгляд, объективно рассказывала о роли истории как науки и учебной дисциплины в американском обществе (кстати, так она была оценена и в рецензии в «Американском историческом обозрении»). Это было время жесткой советской цензуры, но в тексте книги, как и во всех других моих научных работах, никогда не было выражений типа «буржуазные фальсификаторы истории», которые были обязательными для многих, кто писал о зарубежной историографии в то время. Поэтому есть некоторая несправедливость наблюдать молодых коллег, не написавших еще ни одной книги и даже еще не родившихся в 1985 году, которые подписываются под текстом поучительно-осуждающей «Петиции итальянских историков в защиту свободы исторических исследований в России» от 13 декабря 2009 г. против ее «душителей» Путина, Медведева, и заодно - Тишкова. При этом никаких реальных оснований, кроме фантомных страхов и намерения унизить Россию, не существует. Отделение историко-филологических наук РАН, где в 17 научно-исследовательских институтах работает несколько тысяч наиболее квалифицированных российских историков, никаких административно-идеологических функций не осуществляет, кроме координации работ и помощи тем историкам и отдельным научным группам, которые иногда могут страдать от излишнего администрирования руководителей институтов. Внутрицеховые отношения, место и роль историков в обществе, этика взаимоотношений между национальными школами составляют вопросы, которые следует обсудить на встрече. В этом главная задача нашего круглого стола, и я благодарен французским коллегам за нашу совместную инициативу.
1. Институциональный аспект
Демократизация общества, отмена цензуры, открытие архивов и вместе с этим своего рода «открытие прошлого», особенно недавнего советского прошлого, вызвали взрывной интерес к истории у профессиональных исследователей, среди деятелей культуры, масс-медиа и рядовых граждан. Это в целом позитивный процесс. За последние 20 лет по истории издано первоисточников, переиздано старых и переведено иностранных трудов, написано академических монографий и публицистических сочинений больше, чем за предыдущие полвека. Особенно это касается российской истории, в том числе истории краев, мест, этнических групп, церкви, эмиграции и т.д. В стране родилось новое краеведение как особое направление исторических занятий просветительского и патриотического направлений. Появились разнообразные, в том числе частные источники поддержки исторической науки, профильных музеев, телепрограмм, генеалогических разработок. Только по линии РГНФ ежегодно получают поддержку сотни исследовательских, экспедиционных, издательских проектов на общую сумму более 300 миллионов рублей. Заметно выросло число профессиональных историков и научных центров, особенно в системе университетов. Открытой и разнообразной стала сфера международных научных контактов. По многим параметрам последние два десятилетия могут считаться наиболее плодотворными для российской исторической науки.Однако нужно сказать о рисках и о проблемах. Во-первых, это слабая самоорганизованность профессионального цеха российских историков. Историки, пожалуй, единственные среди российских обществоведов не имеют национальной профессиональной ассоциации, не проводят регулярных научных съездов, которые всегда есть смотр научных достижений, площадка для дискуссий и для передачи межпоколенческого опыта, а также важный барьер на пути лженауки. Возможно, что Франция здесь не пример, но опыт Американской исторической ассоциации с ее регулярными многотысячными собраниями профессионалов может быть поучительным для таких больших национальных школ, как российская. Российские историки не имеют национального научного журнала общего профиля, который можно было считать авторитетной трибуной для изложения и обсуждения научных результатов или для критики. Хотя в последние годы появилось несколько хороших журналов обществоведческого профиля, которые публикуют статьи историков, особенно молодых и талантливых авторов. Отмечу, что и число получателей ученых степеней по исторической науке выросло за последние 20 лет десятикратно, хотя, к нашей общей ответственности, часть диссертационных текстов и дипломов являются купленными суррогатами или результатом протекционизма.
В целом корпоративная идентичность отечественных историков находится в плохом состоянии. Серьезен не столько теоретико-методологический раскол (плюрализм и многоголосие - норма научной жизни), сколько жесткая нетерпимость представителей разных групп и межпоколенческий раскол, вызванный почти закрытой возможностью карьерного продвижения для историков молодого и даже среднего поколения, желающих, например, возглавить кафедры, научные отделы и центры, журналы, институты. Представители старшего поколения и сторонники старых версий зачастую излишне болезненно воспринимают процесс пересмотра исторических версий как некое отрицание их собственно прожитой жизни. Опыт Франции и других стран мог бы помочь российским историкам решать проблемы моральности ревизии.
2. Проблема исторического предпринимательства и любительства
Вторая проблема в том, что при сегодняшней материальной и внеоценочной возможности напечатать любой текст в обществе создается впечатление, что все желающие могут заниматься историей и считать себя историками. Существует впечатление, что историописание - это не особое профессиональное ремесло, которому нужно обучаться, а вариант любительского занятия (как путешествия, охота или рыбалка) или это вариант телевизионно-книжной коммерции, а иногда просто заказной, политизированной лжеисторической мифологии. В России появились в большом количестве авторы, центры, журналы и даже фонды, которые выбрали историю своей профильной деятельностью. Некоторые из этих центров, фондов и издательств (например, РОССПЭН) доказали свой профессионализм. Но в целом исторической науке противостоит предпринимательство на истории и историческое любительство. Это явление имеется во многих странах, но в России проекты типа «новая хронология» Фоменко стали общенациональным бизнесом против профессиональной истории. Этнонационалистическая и расистская литература на основе, якобы, исторических данных также представляет серьезную проблему для ученых и для общества в целом.
Обе стороны профессионалы и предприниматели-любители пока не нашли между собой механизмов взаимодействия. Серьезные исследователи чаще всего не хотят связываться с шарлатанами, с апологетами этнонационалистических и расистских трактовок, с теми, кто вдруг разом решил перевернуть все представления о прошлом, в том числе в области отечественной истории. Среди лжеисториков или непризнанных ниспровергателей в отношении профессионалов стал употребляться пренебрежительный термин «традиционные историки», «кучка ретроградов», «старые догматики», которые, якобы, ничего не знают и не хотят признавать новое. Съездил писатель-сатирик один раз на один день в Аркаим, по его словам, «написал по этой теме три статьи» и после этого многократно на миллионную аудиторию доказывает бредовую версию рождения белой расы от славян на территории нашей страны. Поэтому проблемы охраны профессиональных стандартов и противодействия паранаучности и историческим спекуляциям требует особого обсуждения.
3. История как компонент национальной идентичности
Серьезная проблема в сфере исторического знания в России связана с распадом СССР и с появлением не только новых государств, но и 15 новых национальных нарративов, своего рода официальных версий прошлого каждой страны. Прошлое составляет необходимый компонент национального самосознания. Это есть преимущественная собственность и ответственность страны и ее народа за так называемую национальную историю. Не могут российские историки быть создателями национальных версий германской или французской истории, и наоборот. Напомню, что комиссии по поводу 200-летних юбилеев Американской и Французской революций с участием историков создавались соответственно в США и Франции, а не в России, хотя в те годы советские историки также готовили юбилейные издания. На XIII конгрессе историков в Сан-Франциско в 1975 г. я и мои коллеги участвовали в обсуждении темы о роли революций в истории.
В мировой историографии имеются и «внешние» разработки национальных нарративов. Даже могут быть своего рода заказы на такую работу. Особенно, если собственные научные школы не достаточно сильны или испытывают концептуальный вакуум. Франция, кстати, в отношении собственного «национального нарратива» демонстрирует сверхдостаточность и даже своего рода интеллектуальный изоляционизм. Переведенных и изданных работ российских авторов во Франции по французской истории гораздо меньше, чем изданных в России французских авторов по российской истории.
Итак, каждая страна при разнообразии научных и бытовых представлений о прошлом стремится к общеразделяемой исторической версии собственного народа-страны. Этот базовый консенсус, если его удается достичь, составляет основу формирования национальной идентичности (самосознания). Историческая версия обеспечивает веру в преемственность общности и государства, стимулирует гражданскую солидарность, укрепляет легитимность самого государства, помогает обосновывать его достоинства и отличительную привлекательность для внешнего мира. В конструировании такой версии используются как достижения и победы, так и исторические драмы и несправедливости. Как правило, национальные истории строятся на основе симбиоза изоляционизма, предпочтительной представленности доминирующей культурной традиции и ее носителей, на основе удревнения исторических корней, непрерывности культурной традиции и государственности. С этой проблемой историки давно знакомы, но есть некоторые новые моменты. Во-первых, ослабевает влияние самой концепции мышления в национально-государственных категориях, наблюдается разочарование в общем «авторитетном прошлом», «официальной истории», обозначается кризис коллективных форм идентификации и исторических метанарративов, происходит трансформация классической модели «национальной памяти».
В постсоветских странах к этой проблеме добавляется терминологический разнобой по поводу самого понятие «национальное». С советских времен в исторических учебниках излагается история центра как своего рода русская история и отдельным разделом «история народов и государств на территории СССР» или история этнической периферии. Проблема интегративной версии и представленности разных групп и традиций в большом российском нарративе до сих пор не решена. Для создания полнокровной и открытой версии истории России это имеет особое значение. При наличии серьезных наработок по части истории отдельных групп и регионов эти проблемы можно решить через более адекватные учебные тексты и через хорошо подготовленные популярные презентации (ТВ, музеи и прочее). Трансляция документальных фильмов ВВС по истории, некоторые наши сериалы, исторический канал на «5 канале», тема истории радио «Эхо Москвы» показывают, как это можно делать.
Более серьезной проблемой историописания представляется вариант национальных версий истории на основе игнорирования общего прошлого с другими народами. При такой версии может показаться, что православный храм в центре Хельсинки свалился с неба, если, например, в национальной исторической версии игнорируется период пребывания Финляндии в составе Российской империи. Ясно, что единой версии прошлого для 15 государств уже не будет, но это не означает, что политикам нужно вычеркивать общую историю, а историкам - отказываться от сотрудничества.
Самое худшее – это конструирование национальных версий прошлого на основе создания враждебного образа других народов и государств или на основе коллективной травмы, ответственность за которую возлагается исключительно на внешние силы. Советская эпоха оставила многих таких травм, но не меньше и достижений. Все это есть наша общая история и наша общая ответственность. Правопреемственность России по отношению к внешним долгам, посольской собственности или международным соглашениям не означает, что, например, мои пострадавшие от сталинизма уральские родственники и я как их потомок несем ответственность за жестокие ошибки или преступления советской верхушки, состоящей в том числе из выходцев из Грузии и Украины. Проблема исторической ответственности требует нового обсуждения. Как, кстати, и проблема «исправления исторических несправедливостей», которая часто решается путем совершения новых несправедливостей.
4. Домен историков и возможности власти
Коллингвуд считал, что никакой результат в истории не является окончательным, что свидетельство меняется «с каждым изменением исторического метода», что «принципы, которыми это свидетельство интерпретируется, также меняются» и что, следовательно, «каждое новое поколение должно переписывать историю его собственным способом». Меняются не только метод и принципы интерпретации, но и социальная среда, интересы и устремления людей, социальных групп, политиков, интеллектуалов. Тем самым каждое поколение желает видеть или находить в истории то, что наиболее значимо для него в сегодняшнем дне. Эта потребность всегда меняется в случае смены общественного устройства и политико-идеологического режима.
Мы знаем, что бывают ситуации, когда исторические катаклизмы уничтожают целые государство вместе с его национальным нарративом прошлого. Так случилось с версией истории СССР, создаваемой несколькими поколениями, в том числе и ныне живущих историков. На место приходят своего рода «нулевые поколения» - новые граждане новых государств, которые или пытаются продолжать старый «большой нарратив», или начинают с отрицания предшествовавшей версии истории, или же обращение идет к древней, наиболее мифологизированной части прошлого в попытке выстроить легитимную преемственность и опору современной идентичности, как бы пропуская недавнее прошлое. Такое происходит среди российских историков и историков других стран бывшего СССР. Какая позиция наиболее приемлема в ситуации, казалось бы безнадежного релятивизма и субъективности? Во-первых, неправильно считать, что каждое поколение начинает с чистого листа и каждому поколению выдается своего рода карт-бланш на собственный способ историописания и на отрицание накопленного предшественниками знания. Это условие распространяется на всех, участвующие в историописании. При всей неудовлетворенности статусом-кво энтузиастов радикальных ревизий, тем не менее, существуют профессиональные проверочные нормы, и сохраняется способность оценивать компетентность историков, которые предохраняют от разрушения само здание профессиональных исторических знаний.
В моменты смены парадигм и радикальных ревизий аргументы и обоснования, т.е сама историческая эпистемиология, выходят на первый план в профессиональном сообществе и делают тем самым возможным диалог между сторонниками разных версий. Именно здесь история, как пишет А.Мегилл, «должна быть не только (в некоторых ее аспектах) эстетической практикой, но также и научной дисциплиной, т.е. организованным получением знаний теми коллективами, которые разделяют принципы и практику точного, методического и непрерывного конструирования, деконструкции и реконструирования исторического прошлого» (Историч. эпистемиология.М., 2007.С. 197).
И здесь я задаю один из старых вопросов: Каковы условия приближения к истине и интеграции нового знания в существующий корпус достоверных знаний? Каковы условия сохранения исторического знания от внедисциплинарных воздействий политиков, идеологов, намеренных шарлатанов и поверхностных энтузиастов? Ясно, что каждое новое поколение будет открывать в истории те ее стороны, которые наиболее значимы для его сегодняшнего существования и восприятия мира, и каждое новое государство будет выстраивать собственную непрерывную историческую версию. Главное, чтобы эти версии имели в основе профессиональное историческое знание и не были заточены на создание образа врага и на разжигание межгрупповой и межгосударственной вражды. По этому вопросу среди историков разных стран возможны договоренности. Даже в худые времена холодной войны в 1970-е гг. действовала советско-американская комиссия историков по устранению из учебников идеологизированных и необоснованных оценок и фактов истории одной страны в учебниках другой страны. В моем архиве сохранился текст совместного заключительного доклада, который не был, к сожалению, опубликован, но использовался профессионалами.
В национальных историях и в мировой истории есть морально-ценностные моменты и трактовки прошлого, которые имеют особое общественно-политическое и эмоционально-нравственное значение для той или иной страны, этнической, религиозной или расовой общности и даже для населения целого континента. При разнообразии мнений и дебатов среди ученых на уровне массового потребления исторического знания существуют определенные ограничители и сдерживающие факторы публичных интерпретаций. Профессиональные историки не могут считать себя исключительными владельцами знания прошлого без учета общественных настроений, символических ценностей, группового достоинства, интересов формирования национального самосознания или идентичности.
Для меня, как ученого-историка, нет непререкаемых постулатов. Но своим опытом и гражданским чувством я понимаю, что нельзя исторически необоснованными фактами подвергать тотальной ревизии, а тем более оправдывать колониализм, расизм, нацизм, терроризм, ксенофобию, а также исторические трагедии, как Холокост, сталинские репрессии, погромы китайских хунвэйбинов, полпотовский или руандийский геноциды. В 2010 г. – год 65 годовщины победы над гитлеровской Германией - особо нуждаются в защите со стороны историков такие явления и факты, как правовое дело антигитлеровской коалиции, гуманистическая деятельность отдельных лиц, организаций, движений и стран в годы второй мировой войны. Но только где пределы политико-правового вмешательства и что составляет исключительный домен историков-профессионалов. Как должны взаимодействовать историки разных стран между собой?
Мне кажется, что мы возвращаемся к временам конструирования изгоев и непримиримых идеологических противостояний. Такое впечатление, что в мировой истории заложена закономерность, что после одной глобальной битвы должна обязательно следовать другая. У меня, например, вызывает беспокойство отсутствие реакции со стороны исторического сообщества на правовые нормы в некоторых странах бывшего СССР, в которых предусматривается уголовное наказание за те или иные интерпретации советского прошлого или за использование его символов. В то же самое время мы имели недавно со стороны части научного сообщества попытку оказать давление на российских историков по обсуждению проблемы исторических фальсификаций. Я это расцениваю как рудимент холодной войны. Профессиональным историкам предпочтительнее общаться и выяснять вопросы в диалоге, а не устраивать Интернет-петиции, похожие на советские кампании позора.
(c)http://www.youngscience.ru/